Оракул мертвых - Валерио Массимо Манфреди
Шрифт:
Интервал:
Караманлис заколебался, потом положил медальон в карман и проговорил:
— Полагаю, это хорошее решение. Я сделаю, как вы сказали. — Он выглянул на улицу: машина прокурора уже приехала, и один из его людей показывал чиновнику в направлении бара. — А сейчас я должен идти.
— Караманлис.
— Что?
— Что вы искали сегодня ночью в подземном хранилище Национального музея?
Полицейский почувствовал, что не может подобрать подходящего ответа, на протяжении нескольких мгновений он перебрал в своем уме опытной ищейки тысячу лазеек и доводов, но все они никуда не привели.
— Обычный обыск. Мне сигнализировали…
— Что бы вы там ни искали, забудьте. И забудьте обо всем, связанном с этим. Вы поняли меня? Забудьте, если дорожите своей шкурой. Больше предупреждений не будет. — Он встал, оставив на столике монету, и ушел.
Караманлис, в свою очередь, покинул заведение и, оглушенный, словно вне себя, перешел на другую сторону улицы, к прокурору, уже начавшему расследование.
— Здравствуйте, господин прокурор.
— Добрый день, капитан. Боюсь, на опознание остается небольшая надежда, — проговорил судья, указывая на останки тел, разбросанные по асфальту.
— Не скажите, господин прокурор. У нас как раз есть свидетельства, не оставляющие сомнений. Когда закончите свою работу, зайдите, пожалуйста, в мой кабинет: я должен вам кое-что показать.
Час спустя Клаудио Сетти, сидевший в маленькой грязной комнатке в портовом квартале Пирея, услышал по радио известие о своей смерти и о смерти Элени.
Он плакал об утраченной жизни Элени, о жестоком позоре и тяжком оскорблении, исковеркавшем, погубившем ее тело, душу и память о ней, и оплакивал свою собственную жизнь, тоже утраченную. Он был уверен, что еще будет дышать одним воздухом с живыми, но то, что ожидает его, — уже не жизнь, а сердце его похоронено в том же безымянном рву, что и обесчещенное тело Элени.
В тот вечер, после того как было покончено со всеми формальностями и с медэкспертизой, состоялись похороны профессора Периклиса Арватиса, в присутствии папаса[10]и двух могильщиков. Его положили в яму, выкопанную простой лопатой, частично затопленную из-за дождя, не прекращавшегося с самого утра. Ари в то утро заступил на дежурство в музее и узнал эти новости от Костаса Цунтаса: из больницы, ввиду того что у покойного не оказалось родственников, сообщили в Департамент античных ценностей, который, в свою очередь, сделал небольшое объявление в основных своих учреждениях в городе.
Ари пошел на похороны, но держался подальше от гроба, чтобы его не заметили. Спрятавшись за колонной портика, он прочитал заупокойную молитву о душе Периклиса Арватиса, попросив Господа принять его в своем вечном царстве света, но чувствовал на сердце тяжесть и понимал — она вызвана не только переживаниями по поводу этих недостойных и торопливых похорон. Он ощущал в атмосфере крестов и грязи чье-то мрачное присутствие, чью-то давящую власть, тревожное и неловкое прикосновение неразгаданной тайны, навеки опускающейся в могилу.
Он долго оглядывался, уверенный в том, что появится тот человек — единственный знавший, ради кого или ради чего умер Периклис Арватис, — но портики кладбища оставались пустынными, куда бы Ари ни кинул взгляд.
Папас и могильщики уже ушли. Он вытер глаза и поспешил к выходу: сторож уже закрывал кладбище. Какое-то время он стоял за решеткой ограды и смотрел на маленький холмик, исчерченный потоками воды, а потом, как будто с неохотой, раскрыл зонт и двинулся прочь, под проливной дождь.
Афины
19 ноября, 18.00
Норман Шилдс узнал о смерти Клаудио Сетти и Элени Калудис из вечерней газеты «Та неа». Соответствующая заметка находилась где-то в середине выпуска, перед спортивной страницей, где приводилась хроника главной партии года, объемом в восемь колонок: «Панафинаикос» против «АЕК». В то утро он приходил к зданию управления полиции, но уже вскоре после взрыва, и он понял — в такой ситуации его друзей едва ли отпустят. Прячась в машине, он долго наблюдал за бродившими туда-сюда полицейскими и чиновниками, он даже видел, как капитан Караманлис вошел в бар напротив и говорил там с незнакомцем.
Прочитав известие в газете, он был уверен, что его надули, хотя и не понимал, каким образом. Он хотел было сразу же отправиться в Национальный музей, но решил, что в этот час он уже закрыт и Ари наверняка ушел, даже если и дежурил днем.
Быть может, отец поможет ему? Норман явился в британское посольство и показал отцу заметку о покушении. Как могли Клаудио и Элени оказаться в этой проклятой машине, если полиция держала их в тюрьме? Он-то, черт возьми, отлично знал — греческая полиция арестовала их, увезла по улицам Плаки на глазах у британского агента.
— Норман… Норман, боюсь, их убили, — сказал отец, опустив голову. — Они разыграли террористическое покушение, чтобы заставить исчезнуть тела, улики… все.
Норману показалось, что он умирает. Он повернулся к стене и разразился плачем:
— Но почему, — говорил он, — почему… почему?
— Норман, Элени Калудис считалась одним из лидеров студенческого движения в Политехническом. Быть может, полиция считала, что сможет получить от нее важную информацию. Быть может, они применили насилие и преступили границы дозволенного… Имей в виду, это только гипотеза. Иногда возникают ситуации, когда обратного хода нет, и единственным решением оказывается физическое устранение свидетелей. Боюсь, именно это и явилось причиной смерти твоих друзей.
— Но раз дело обстоит таким образом — мы-то ведь знаем, что Клаудио и Элени находились в руках полиции, — мы можем призвать этих негодяев к ответственности. По крайней мере мы можем восстановить справедливость.
— Нет. Не можем. Наш специальный агент не имеет права выступать свидетелем, и мы не станем раздувать скандал из данного происшествия при данных обстоятельствах, в данной стране. Последствия невозможно предугадать, мы даже рискуем выходом Греции из числа наших союзников. У нас связаны руки, сынок. К сожалению, тебе придется смириться. Это очень печальный для тебя опыт… И для меня тоже, поверь. Я сделал все, что мог.
— Понимаю, — сказал Норман, кажется, покорившись. — В таком случае прощай.
— Куда ты?
— Я возвращаюсь в Англию. Не хочу больше оставаться здесь. Я уеду, как только будет подходящий рейс.
— А твоя учеба?
Норман не ответил.
— Ты придешь со мной попрощаться?
— Не знаю. Но если не приду, не обижайся. На тебя я не злюсь. Я зол на весь мир и на себя самого. Я хочу лишь забыть, но не знаю, удастся ли мне. Прощай, папа.
— Прощай, сынок.
Джеймс Шилдс встал, чтобы проводить сына до дверей, и, когда тот уже был на пороге, неожиданно сжал его в своих объятиях.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!