Общая тетрадь - Татьяна Москвина

У нас часто рассуждают о таланте, мастерстве как о неких субстанциях, дополнительных к личности человека. А ведь лично своеобразное и строго определенное отношение к явлениям жизни – непременная часть таланта. Мне кажется, Кончаловский так и не определился в своем отношении к отечественному Колхозу, поскольку опирался не на почвенное чутье, а на доводы рассудка.

Начинается все с явной карикатуры, и Чурикова остро и смешно, в духе своих ранних ролей, играет злобную, туповатую тетку, колхозную Валькирию, Мать-Родину советского строя, которая марширует к дому единоличника с портретом Брежнева на груди, а затем, скрючившись от ненависти, даже решает этого единоличника поджечь.

Но кто его знает! – думает, как мне показалось, Кончаловский. – Может, колхоз-то лучше выражает сущность русской души, чем горделивый хутор.

И вот, что называется, с места в карьер Чурикова начинает «воплощать русскую душу», жалостливую и печальную. Вообще, для актера «изображать русскую душу» – задача из клинических. Потому при всем мимическом разнообразии игра Чуриковой в диапазоне «карикатура-символ» не свободна от фальши.

Как не свободен от нее и весь фильм, чья живая и острая тема с трудом пробивается сквозь плотный слой зубоскальства и мелодраматического надрыва.

«Зачем ты в наш колхоз приехал?»

1994

О фильме Эльдара Рязанова «Небеса обетованные»

Серым тянутся тени роем,

В дверь стучат нежеланно гости,

Шепчут: «Плотью какой покроем

Мы прозрачные наши кости?

В вихре бледном – темно и глухо.

Вздрогнут трупы при трубном зове…

Кто вдохнет в нас дыханье духа?

Кто нагонит горячей крови?»

Вот кровь – она моя и настоящая!

И семя и любовь – они не призрачны.

Безглазое я вам дарую зрение

И жизнь живую и неистощимую.

Слепое племя, вам дано приблизиться,

Давно истлевшие и нерожденные.

Идите, даже не существовавшие.

Без родины, без века, без названия…

Михаил Кузмин

Аспиранты, вот вам тема для диссертации: «Эльдар Рязанов как народный гений».

Исследуйте, почему и каким образом этот веселый толстый человек столь органично и ловко перерабатывает миллионы разнородных энергетических импульсов, поступающих от населения родной родины, – и перерабатывает именно в то, в чем у родины душевная нужда. Не рассчитывает, не прикидывает, не вычисляет. Те, кто рассчитывает и вычисляет, снимают сейчас фильмы, к примеру, о шикарной любви модного писателя к роскошной дикторше ТВ. Все давно, бодро и, как водится, хором сказали, что народ не будет больше смотреть никакой мрак о своей жизни. И, здравствуйте пожалуйста, «Небеса обетованные» – при полном зале и с аплодисментами по ходу фильма.

Собственно, благодаря Рязанову понимаешь, что советский народ на самом деле был. Он имел свою историю, свои подвиги и преступления, своих героев и праведников, свою духовную и душевную жизнь, свои, выработанные временем, полновесные характеры и крепкие типы.

«Летела птица, звать ее: всему конец» (Юрий Кузнецов). Больше никогда не будет ни старых большевичек, ни художниц-нонконформисток, ни полковников, бравших Муданьцзян, ни обкомовских матушек, ни бедных евреев-отказников со скрипочкой в ручках…

В очередной раз – Русь улетающая безвозвратно, навеки.

Вместо всего этого построят большой завод по производству презервативов – «чтоб таких, как ты, больше не рождалось» (из анекдота).

Наверное, с точки зрения киноискусства, это «плохой» фильм. Но сию тему я развивать не буду – во-первых, кто я такая, чтобы воплощать точку зрения киноискусства? Во-вторых, рязановский фильм не то что не мог – просто-таки не имел права быть «хорошим» (гармоничным, совершенным…).

Ибо: «Небеса обетованные» – последний советский фильм.

Где-то прочла, что инвалидам и пенсионерам устроили благотворительный сеанс – разрешили посмотреть «Небеса» бесплатно. О, надо бы круче выдумать, да нет никакой возможности.

Анализировать картину Рязанова нечего – она ясна, как пустая тарелка. Мне нравится в ней все: плакатный стиль, клочковатость, праздничная маскарадность. Забавно: голодная Ольга Волкова душераздирающе глядит на Эльдара Рязанова, поедающего свой обед в столовке. Если бы вместо себя Рязанов снял в этой сцене любого всерьез играющего актера, сцена сделалась бы нестерпимо мыльно-мелодраматической. Победно-героическая веселость фильма даже как-то заглушает мысль о грядущих талонах на бесплатную смерть. Единственно что: в последней части фильма, когда народ в лохмотьях стоит и смотрит в небо, хорошо было бы Рязанову снять всех знаменитых актеров – любимцев публики. Пусть бы в толпе стояли и Мордюкова, и Никулин, и Гурченко, и Фрейндлих, и Ефремов, и Табаков, и Вертинская, и Быков – все!

Злодейчик в картине всего-то один, играет его Александр Белявский. (По опыту кинозрителя давно знаю: если в картине появляется Белявский – добра от него не жди, это не Фоксом началось, не Рязановым закончится.) Каково классовое происхождение злодейчика, Рязанов не уточняет – коммунист ли это, демократ, мутант. Будучи народным гением, режиссер твердо знает одно: начальник есть начальник. Начальник может быть занят только одним настоящим делом: войной с народом до победного конца. («Эй, начальник!» – восклицание Кинчева из песни «Земля» и Шевчука из песни «Родина» – тоже умницы оба.)

«О-о, Веничка! О-о, примитив! – Пусть, отвечу я. Пусть примитив». Тут не поиск интеллектуальный, не сознательное решение, а одна голая эмоция. Эмоцию же оспорить невозможно, и какие возражения предъявишь ты ей?

Один историк театра, рассуждая об исполнении Михаилом Чеховым роли Гамлета, неожиданно-грустно заметил (дело было в 20-х годах): вот, мол, оказывается, что старый мир в своем крушении уносит не только отжившее и бесполезное – он прихватывает с собою еще и благородные образцы человеческих пород, которым больше никогда не суждено возродиться в их неповторимом своеобразии.

Каким образом наша жизнь рождала «благородные образцы человеческих пород» – тьма и тайна, но рождала: факт.

Даже трижды проклятая идеология – и та не была сплошь черной, мелькали некие золотые нити, полузабытые и перевранные, но алмазные слова – о каком-то, что ли, труде на благо человечества, о братстве и взаимопомощи… В юности, помню, именно эти отвлеченности и волновали.

Смешно было бы требовать от Рязанова, чтобы он стоял как дурак по стойке «смирно» и кричал: «Чик-чирик! Зло ушло – добро пришло! Прощай, старая жизнь! Здравствуй, новая жизнь!» Оставим это лакеям от журналистики, которые так любят воспевать новых министров и председателей правления банков.

Лакеи себя видят в новой жизни отчетливо – на прежней, но более высокооплачиваемой должности. А Рязанов не очень-то видит.