Женитьбы папаши Олифуса - Александр Дюма

У меня было место на трибунах, окружавших поле для аутодафе; оттуда я мог наблюдать зрелище во всех подробностях. Сначала я увидел выходивших из своей тюрьмы осужденных: их было около двухсот.

Подумав, что сожжение такого количества преступников должно занять не меньше недели, я спросил, сколько же времени будет продолжаться праздник. Горожанин — богатый португальский торговец, к которому я обратился, — объяснил мне, грустно качая головой, что суд инквизиции с каждым днем все более ослабляет свое рвение и что среди всей этой толпы язычников и еретиков всего трое приговорены к сожжению; все другие подлежат менее суровому наказанию и отделаются всего лишь пятнадцатью, десятью, пятью или двумя годами тюрьмы; некоторые даже приговорены всего-навсего к публичному покаянию и должны только присутствовать при казни троих несчастных, которых сочли достаточно виновными для того, чтобы сжечь их. Я попросил показать мне этих обреченных. Мой любезный собеседник ответил, что нет ничего проще, чем узнать их, поскольку на их длинных черных одеждах были изображены они сами среди языков пламени на костре, вокруг которого пляшут черти; приговоренные к тюремному заключению носили одежду сизображением языков пламени, спускающихся от пояса к подолу, а не поднимающихся от подола к поясу; те же, что должны только покаяться публично и в качестве наказания присутствовать при сожжении, носили черные с белыми полосами одеяния без всяких поднимающихся или опускающихся языков пламени.

Сначала всех осужденных отвели из тюрьмы в иезуитскую церковь и там призывали раскаяться в грехах, а потом прочли каждому его приговор; впрочем, по надетому на него платью каждый знал уже, что его ожидает. Затем, после мессы и оглашения приговоров, процессия двинулась к полю Святого Лазаря.

Торговец пряностями не обманул меня, и на этот раз пожаловаться я не мог: все знатные, все богатые, все красивые женщины Гоа были здесь, собранные на пространстве не большем, чем обычный цирк для боя быков. Трибуны были переполнены, и казалось, что они вот-вот обвалятся. В середине поля был сложен костер, над ним возвышался трехсторонний столб. С каждой стороны в столб было вделано железное кольцо, чтобы приковать осужденного, а против каждого кольца был устроен алтарь с распятием, чтобы смертник мог до последней минуты наслаждаться счастьем лицезреть Христа.

Мы, торговец пряностями и я, с большим трудом пробрались к своим местам, но все же в конце концов уселись, и как раз в ту минуту, когда осужденные, выйдя из двери, затянутой черной тканью с вышитыми серебром каплями слез, направились к месту казни.

Едва они показались, со всех сторон послышались религиозные песнопения и женщины принялись перебирать пальцами роскошные четки — у кого янтарные, у кого жемчужные, — бросая направо и налево взгляды из-под приподнятых вуалей. Думаю, меня уже здесь знали как богатого торговца жемчугом, потому что многие взгляды были направлены в мою сторону. Впрочем, поскольку я сидел прямо под ложей вице-короля, я мог принять на свой счет и часть взглядов, обращенных на него.

Церемония началась. Поддерживая под руки троих приговоренных, им помогли подняться на костер. Они шли с трудом; сами понимаете, не слишком приятно, когда тебя собираются сжечь заживо. Наконец, помогая друг другу и пользуясь посторонней помощью, они забрались на площадку; их привязали к кольцам железными цепями, поскольку обычные веревки быстро перегорели бы и тогда осужденные, несомненно, спрыгнули бы на землю и принялись бы метаться, охваченные пламенем, что могло бы вызвать ужасный переполох, а главное — погубило бы грешные души: преступники стали бы думать о бегстве, а не о том, чтобы достойно умереть. Но, благодаря железным цепям, державшим их ноги, середину туловища и шею, не было ни малейших опасений, что кто-нибудь из них сойдет с места.

Только (ведь в самом гениальном изобретении всегда есть слабая сторона) кроме этой опасности была другая: родственники могли подкупить палача, чтобы он посильнее затянул цепь на шее приговоренных и задушил их. Тогда, понимаете ли, зрелище становится не таким захватывающим, раз перед вами сжигают труп вместо живого человека. Но палач в этот раз попался добросовестный, и каждый мог убедиться, что приговоренные оставались в живых: перекрывая гул молитв, они больше десяти минут еще вопили и просили о пощаде.

После окончания церемонии каждый из присутствующих при казни наполнил маленький мешочек пеплом от костра; похоже, этому пеплу приписывали те же свойства, что и веревке повешенного, — приносить счастье в дом.

Когда я, как и другие, заполнял пеплом свой мешочек, то внезапно почувствовал, как в руку мне всовывают записку. Обернувшись, я увидел какую-то старуху; она прижала палец к губам и, сказав только одно слово: «Прочтите!» — удалилась.

С минуту я стоял в недоумении, затем развернул записку и прочел:

«Сегодня вечером, в десять часов, Вас ждут в саду третьего дома, считая от пруда. Дом с зелеными ставнями; у порога две кокосовые пальмы. Вы переберетесь через стену и остановитесь под печальным деревом, куда за Вами придет та самая дуэнья, что передала письмо».

Я повернулся в сторону дуэньи, ожидавшей в стороне. Увидев, что я махнул рукой в знак согласия, она сделала реверанс и исчезла.

— Я приблизительно знал, куда мне предстояло отправиться на свидание. Оглядев окрестности со стены, которой был обнесен старый город, я заметил приятный уголок для прогулок — берег маленького пруда, где у каждого богатого португальца есть окруженный садом загородный дом. Печальное дерево, названное так потому, что его цветы раскрываются лишь по ночам, тоже было известно мне: одно такое дерево я видел в саду снятого мною дома.

В половине десятого я вышел из Гоа; при мне были три или четыре жемчужины, на случай если пришлось бы сделать подарок. Жемчужины были достаточно красивыми, чтобы подарок мой не был отвергнут. Спрятав под одеждой сингальский кинжал, я готов был отважно посмотреть в глаза любой опасности, с какой мог встретиться во время своей ночной вылазки.

Без четверти десять я стоял перед маленьким домиком, легко найденным по описанию. Я обошел его кругом, чтобы выбрать место, где легче всего перелезть через садовую ограду. При виде калитки у меня появилась надежда: может быть, ее оставили открытой, желая избавить меня от необходимости брать стену штурмом. Так оно и было: я толкнул калитку, она подалась, и я очутился в саду.

Там мне совсем уже легко было найти то место, где я должен был ждать. Ориентируясь на восхитительный аромат, минуту спустя я уже скрылся в густой тени, отбрасываемой ветвями печального дерева. Его цветы, раскрывающиеся в десять часов вечера и закрывающиеся перед рассветом, покачивали свои благоухающие чашечки, и время от времени некоторые из множества покрывавших дерево цветков падали, устилая землю лепестками, будто снежными хлопьями, и маня прилечь и понежиться в этой сладко пахнувшей постели. Как вы могли заметить, я не слишком поэтичен по натуре, но тогда я не мог не поддаться очарованию прекрасной ночи; если есть мне о чем пожалеть сейчас, так это о том, что я рассказываю как старый морской волк, а не как поэт, вроде вас, или художник, вроде вашего приятеля.