Победителей не судят - Виктор Пронин

— А сам ты как все это понимаешь? Ты ведь тоже свою собаку выгуливаешь?

Как ее зовут?

— Яшка.

— Так что?

— Там рядом три недостроенных дома, набитые наркоманами, бомжами, ворами... Может, оттуда что-то повеяло... Они тоже не прочь иногда по пустырю погулять, сигаретку стрельнуть... Публика чреватая, — Касьянин сделал отчаянную попытку направить следствие по ложному пути.

— Уже подумал об этом, — сказал Костя. — Ребята отрабатывают.

— Так, говоришь, из дробовика, — задумчиво, но расчетливо произнес Касьянин.

— А вот тут, Илья, трудно сказать. Не верят наши, что человек с дробовиком будет по пустырю разгуливать, слишком уж заметно, слишком подозрительно.

— Но не исключено?

— Конечно, все возможно, о чем речь! Но, на мой взгляд, это пистолет, есть сейчас хорошие такие пистолеты-дробовики.

— И таким можно убить?

— С близкого расстояния? Запросто! Без проблем! Все, Илья, прощаемся! Будь здоров! Тут ко мне люди пришли, свидетелей пачками приводят... Работы по уши!

Касьянин положил трубку и некоторое время сидел, неподвижно уставившись на стол. Ему предстояло принять несколько решений.

Давать ли заметку в газету?

Другие издания наверняка сообщат о смерти Пахомова. Убийство авторитета, как и убийство банкира, депутата, запутавшегося в торгашестве журналиста, всегда вызывает повышенный интерес. О таких случаях обычно треплются долго и бестолково, сбивая следствие со следа.

Надо давать, от этого не уйти. Приводят свидетелей пачками... Неужели кто-то видел? Хотя чего тут сомневаться — четыре выстрела, почти весь барабан выпустил. Значит, последние два были с дробью. Один заряд достался собаке, другой хозяину... Авторитет... Пахомов...

— Ладно, — сказал наконец Касьянин. — Разберемся.

И тут же быстро, уверенно, без заминок написал заметку строк на сто. Он рассказал об убийстве, назвал Пахомова, описал пустырь, упомянул раненую собаку, характер ранения, несколько раз написал слово «дробовик», употребил такие слова, как «заказное убийство», «бандитские разборки», «местный авторитет»...

Да, Касьянин умышленно пытался создать у читателя впечатление обычного убийства по заказу. Задумавшись на минуту, он так же уверенно, не колеблясь, написал вверху заголовок — «Эти милые бандитские разборки».

Тяжко выдохнув, собрал все заметки в стопку и понес редактору. Знал Касьянин, твердо и спокойно знал, что есть в этом заголовке и вполне допустимая ирония, и легкая улыбка человека, который смотрит на подобные события чуть свысока, и в то же время есть в этих немногих словах не слишком навязчивое сочувствие людям, которые живут жизнью рисковой и отчаянной, жизнью яркой, но недолгой. И самое главное — в этом названии есть версия, которую он попросту навязывает следствию. Да, разборки это, ребята, обычные бандитские разборки.

Редактор все внимательно прочитал и, конечно, сразу выделил заметку об убийстве Пахомова.

— Слушай, — сказал он без улыбки, — ты так подробно все описал, будто сам побывал там прошлой ночью. А?

— Каждую ночь я провожу на этом пустыре. Не до утра, конечно, но часок-полтора... постоянно.

— Это чувствуется, — сказал редактор и, подняв трубку зазвонившего телефона, махнул Касьянину рукой — иди, дескать, больше тебя не задерживаю.

Касьянин вышел.

И тут же отправился домой.

Он вспомнил, что у него есть еще одно важное дело, которое необходимо выполнить. Как можно скорее. Не дожидаясь вечера, не дожидаясь, пока кто-нибудь у него об этом спросит, поинтересуется, полюбопытствует.

В автобусе было жарко, пыльно и пустовато — в середине дня пассажиров было немного. Железный разболтанный корпус грохотал, отовсюду слышался скрежет, из кабины несло горячей бензиновой вонью. Одуревшая от жары кондукторша будто в забытьи передвигалась по проходу между сиденьями и продавала билеты. Пассажиров она не видела, видела только деньги и билеты — на большее у нее попросту не было сил. Яркая губная помада съехала на сторону, поэтому рот у кондукторши казался каким-то увеличенным — чуть ли не от уха до уха. Вручив Касьянину билет, она, хватаясь за горячие никелированные поручни, прошла к своему месту в конец салона и плюхнулась тощеватым задом на пыльное продавленное сиденье.

Касьянин сидел у окна и блуждающим взглядом смотрел в окно, не видя ничего, кроме вчерашней стычки на пустыре. Неужели дробовые патроны шли раньше?

— одна мысль донимала его и не отпускала весь день. Да, он видел четыре пустые гильзы в барабане, последние два патрона остались нетронутыми. Не начал же он с дробовых, это было попросту невозможно. Вчера он вообще не придал этому значения, как не придают значения чему-то совершенно невероятному. Увидит, к примеру, кто-то, что человек по небу летит. «Надо же!» — скажет, удивится и забудет, потому что это невозможно. Войди сейчас в этот автобус президент Клинтон с распахнутой ширинкой, и никто не удивится, потому что это невозможно.

Собственно, с распахнутой ширинкой он бывает частенько, об этом знает все человечество, невозможно другое — появление Клинтона в автобусе.

* * *

— Хлеба купил? — спросила Марина, когда Касьянин еще не успел закрыть за собой дверь.

— Нет.

— Надо купить!

— Куплю.

Касьянин давно открыл для себя способ уходить от неприятных разговоров — надо точно отвечать на поставленный вопрос. И не более того. Ни слова лишнего.

И тогда не нужно думать, не нужно объяснять что-то такое, чего объяснить невозможно.

— Вечером будет поздно. Останется только черствяк.

— Да, только черствяк.

— Надо сходить сейчас.

— Схожу.

Марина вышла с кухни и, вытирая передником руки, подозрительно посмотрела на Касьянина — что-то слишком покорен он, что-то слишком безропотен.

— Поддал? — спросила она.

— Нет.

— Ухалов звонил.

— Это хорошо.

— Вечером зайдет.

— Буду ждать.

— Слыхал про убийство?

— Какое? — спросил Касьянин.

— Хлопнули бандюгу из нашего двора. Представляешь?

— Разборки, наверное.

— Собаку выгуливал, — делилась Марина скудными познаниями о ночном убийстве.

— Значит, хороший человек.

— С чего бы это?

— Животных любил.

— Ты вон тоже Яшку вроде любишь! Получается, что и ты хороший человек?

— Получается, — улыбнулся Касьянин своей маленькой победе в этом семейном перебрехе. Марина сама загнала себя в угол и теперь пыталась выкрутиться.