Единая теория всего. Том 2. Парадокс Ферми  - Константин Образцов

Гуревич сразу понял, кто она, как только вошел – не в том смысле, что эта девица и есть таинственная подружка Саввы из «эфира», а кто она на самом деле. Черт его знает как – понял, и все, почувствовал своим чутьем космического ксенофоба. Наверное, потому, что ситуация была какой-то неестественно дикой: одиннадцать вечера, почти ночь, в пустых коридорах ни души, тишина, все дежурные, как и положено, находятся на постах, ничто, как говорится, не предвещает – и вдруг в их кабинете, куда мало кто из сотрудников института мог войти без специального разрешения, сидит какая-то молоденькая девушка, тоненькая, с белой, как рыбье брюхо, кожей, с рыжими легкими локонами и большими бледно-голубыми глазами. Удивительно, как такой хрупкий и нежный облик мог произвести настолько зловещее впечатление: Гуревича передернуло даже, едва он ее увидел, и мурашки побежали по позвоночнику. Но хуже всего было, что она тоже увидала его: посмотрела в упор своими глазищами цвета звезд – и, он готов был поклясться, тут же узнала все мысли, все намерения, страхи и уже не выпускала из своего пугающе спокойного взгляда.

Так что да, Гуревич сразу все понял, но мозг это понимание принимать отказывался категорически и сопротивлялся, как мог.

– Привет, ребята! – жизнерадостно поприветствовал он. – Ну что, старичок, я вижу, все-таки решился пригласить девушку на свидание?

Он судорожно подмигнул, шутливо погрозил Савве пальцем и засмеялся так, что напугал самого себя.

– Женя, ты сядь, – дружелюбно посоветовал Савва.

Гуревич попятился, споткнулся и, едва не промахнувшись, уселся на стул за самым дальним концом длинного стола посреди кабинета. Незнакомка присела вполоборота на край с противоположной стороны и с интересом разглядывала Гуревича, покачивая тонкой ногой в босоножке на тяжелой платформе. Ильинский, выглядевший спокойным и удовлетворенным, сел посередине.

– Итак, познакомьтесь, – предложил он. – Это Евгений Гуревич, мой коллега и лучший друг.

Гуревич скривился и попытался кивнуть; девушка чуть склонила голову набок, как будто насмешливо.

– А это Яна. Вернее…

Тут и прозвучало впервые многоразрядное имя.

Ну ничего, бывают разные имена, подумал Гуревич. Мама, например, урожденная Фрумкина Цецилия Эльяшевна-Гиршовна, подумаешь. Да и в этих «ишим» и «меген» слышалось что-то едва ли не родное.

Савва начал рассказывать – как всегда, негромко и обстоятельно, как если бы делал доклад перед ученым советом на давно и хорошо ему знакомую тему. Порой он бросал взгляд на Яну, словно желая убедиться в том, что все излагает верно, и она чуть заметно кивала в ответ. Гуревич слушал и чувствовал, как его сковало жуткое сонное оцепенение, из которого нельзя вырваться и невозможно очнуться.

– Это очень древняя цивилизация, которая насчитывает несколько миллиардов лет, они едва ли не ровесники нашей Вселенной. Напрашивающееся определение «инопланетяне» тут неуместно, потому что, собственно, нет никакой планеты, которую можно было бы атрибутировать как место их обитания или происхождения – как нет и никакой карнавальной мишуры наподобие звездолетов, космических станций, превращенных в исполинские города астероидов, скафандров, лучевого оружия и прочего в этом роде. Немного жаль красивой картинки, но факт. Да, определенные технические средства в их арсенале присутствуют, но лишь постольку, поскольку необходимы для взаимодействия с людьми на нашем, крайне ограниченном физическом уровне, потому что их истинная природа не является материальной в традиционном понимании.

Гуревич слушал, медленно моргая одним глазом и глядя перед собой.

– Помнишь наш разговор про возможные формы существования внеземного разума? Забавно, что мы оба были тогда в чем-то правы. Элохим невозможно назвать гуманоидными существами в биологическом значении этого термина, как и существами вообще, потому что с нашей точки зрения они не существуют. Их истинная форма – волновая, причем реализуемая на глубоком субквантовом уровне. Это уровень колебания так называемой струны, которое она совершает в десятимерном пространстве, в ином измерении, которое всегда рядом с нами, но всегда недоступно. Такая волна со своими пиками и впадинами является носителем кода личности элохим, подобно тому, как магнитные ленты наших ЭВМ являются носителем информации, выраженной в единицах и нулях. Понимаешь?

Повисла пауза. Нужно было ответить. Гуревич откашлялся и сипловато сказал:

– Понимаю.

– Хорошо, – одобрительно кивнул Савва. – Очевидно, что в данном случае стандартная модель, описывающая пространство и время нашего мира, не работает, как и сами понятия времени и пространства, применительно к уровню их бытия. В норме мы не пересекаемся. И тут ты, конечно, можешь спросить, как получается, что никаких колебаний десятимерных струн ты априори воспринимать не можешь, но тем не менее видишь сейчас Яну в доступном зрению образе? Ну, спроси!

Савва ободряюще улыбнулся.

– Как? – хрипло каркнул Гуревич.

– А вот теперь вспомни, что я тебе говорил про УБВ – и полюбуйся воочию на пример того, как субквантовая волна преобразуется в электромагнитное излучение!

Гуревич уставился на Яну. Та озорно улыбнулась и вскинула голову, встряхнув рыжие кудри, предлагая полюбоваться.

– В нашей трехмерной реальности элохим могут проявить себя в форме любого электромагнитного излучения, от радиосигнала до света, сгенерировать любой звук и образ. Облик, который ты видишь, формально не существует, это произвольно выбранное изображение, он мог быть каким угодно… да, каким угодно…

Савва вдруг запнулся, опустил глаза и замолчал. Потом посмотрел на сидящую на краю стола девушку, и Гуревич, в каком бы состоянии ни находился сейчас, все же заметил этот взгляд: он была не влюбленность, нет, тут было что-то другое, какое-то счастье подтвержденного знания, словно истово верующий наконец воочию узрел чудо, в существовании которого никогда и не сомневался. Если бы Женя мог тогда чуть поразмыслить над тем, что позволила увидеть никогда не изменявшая ему наблюдательность, если бы верная напарница этой наблюдательности, интуиция, не пряталась сейчас где-то в пятках вместе с перепуганной насмерть душой, если бы он за два года почти ежедневного общения с Саввой дал себе труд не только развлекать себя и друга играми в шахматы и беседами о науке и адюльтере, но постарался узнать его лучше, глубже, полнее как человека, то, может быть, ему бы удалось без всяких математических трюков, а просто сложив два и два, разгадать истинную причину удивительного спокойствия и уверенности своего друга – и предостеречь его от ошибок. Но Гуревич не смог этого сделать, ибо все, что было в нем рассудочного и интуитивного, было парализовано сейчас ужасом и потрясением, и вместо того, чтобы удержать от ошибок своего друга, он стал множить выводы, а затем и поступки, один неправильнее другого, дальше и дальше.

– Да, каким угодно, – продолжал Савва, тряхнув головой, будто прогоняя какую-то незваную мысль. – Очевидно, что в виде электромагнитного излучения они подчиняются определенным законам природы – как известным нам, так и еще не открытым, но их уровень власти над материей простирается так далеко, что позволяет не только генерировать волновые колебания любой частоты, но и создавать для особых целей и случаев материальные объекты, существующие по обычным физическим законам с некоторой поправкой на исключительность создавших их технологий.