Слушай Луну - Майкл Морпурго

Когда стало известно, что дядя Билли забрал Люси к себе в хижину и присматривал за ней весь день, пошли разговоры о том, что Билли-то, видать, совсем умом ослаб, мог ведь сказать Мэри или кому-нибудь еще, хоть кому-нибудь, и сэкономить всему острову кучу усилий. Впрочем, какая кому разница. Все просто радовались, что Люси Потеряшка нашлась – а что еще надо? И главное, нашлась целая и невредимая.

История о том, как Люси пропала, понятное дело, стала на острове излюбленной темой для разговоров на несколько дней, но вскоре все уже говорили не о Люси, а о лошади. За те несколько часов, что они с Люси блуждали в тумане, – а сколько времени прошло, прежде чем дядя Билли наткнулся на них на берегу, так никто и не узнал, – с Пег произошло чудесное преображение. Люси словно навела на нее чары.

На Брайере все от мала до велика знали Пег. Знали, какой угрюмой, злобной и упрямой она может быть. Жесткошерстная старая кобыла вороной масти, мохноногая и с кривым носом, она была на острове общей рабочей лошадью, но работать соглашалась лишь под настроение, при условии, что ее кормили до отвала и хорошо с ней обращались. Больше всего она любила в одиночестве бродить по острову, мирно пощипывая травку и никого не трогая, пока что-то или кто-то не выводил ее из состояния душевного равновесия.

Пег была тягловой лошадью, упряжной лошадью. Она же была на острове и единственной ломовой лошадью; ее запрягали, когда необходимо было везти с пляжа кучи водорослей, чтобы удобрить картофельные поля или цветы. На острове имелась пара ослов, которые перевозили большую часть мелких грузов, но без Пег островитянам было не обойтись. Они это знали, и Пег знала тоже. Определенного владельца у нее не было, и это она тоже знала, – по крайней мере, окружающим так казалось. Она была сама себе хозяйкой и независимость свою оберегала свирепо, а к себе всегда требовала исключительного уважения.

Пег совершенно недвусмысленно давала всем понять, что людей не любит, а лишь терпит, и то, если они ведут себя ровно так, как ей нравится. Попробуй только слишком многого от нее захотеть, заставь ее поработать дольше положенного, и неприятностей не оберешься. Поди оседлай ее или пусти в ход хлыст или кнут, позволь себе какую-нибудь вольность, и она тебя живо научит, кто здесь главный. Попробуй почистить ее, когда она не хочет, чтобы ее чистили, займись ее копытами в тот момент, когда она не настроена это терпеть, и мало никому не покажется. Она вполне способна была цапнуть зубами кого угодно, хоть молодого, хоть старого, а то и лягнуть исподтишка. Все островитяне прекрасно знали, что с Пег шутки плохи.

При этом она, как правило, благосклонно относилась к детям, особенно если те приносили ей морковку. При помощи морковки даже младенец мог заманить ее на работу и управлять ею. Ей не приходилось говорить ни куда идти, ни где остановиться. Но любая попытка усесться на нее верхом и поехать на ней домой после трудового дня заканчивалась крайне плачевно – хоть для ребенка, хоть для взрослого.

Верхом на Пег не ездил никто. На спор пытались многие, но кончалось это всегда скверно, чаще всего слезами. Никому и никогда не удавалось оседлать Пег и удержаться на ее крупе, но теперь весь остров знал, что Люси это удалось. Это было что-то неслыханное. Люси Потеряшка провела верхом на Пег несколько часов, бо́льшую часть дня – дня, который, надо думать, изменил Пег до неузнаваемости.

После той самой первой, теперь ставшей легендарной, поездки в тумане с Люси, Пег то и дело видели спешащей в сторону фермы Вероника, где она смирно стояла в огороде перед дверью, а иной раз даже пыталась заглянуть в окно в ожидании, когда выйдет Люси и они поедут кататься. Теперь почти каждое утро Люси верхом на Пег видели то там, то сям, и обе они при этом явно получали удовольствие. И теперь, когда кто-нибудь хотел запрячь Пег и приставить к работе, найти кобылку, поймать и взнуздать стало задачей не из легких.

Лошадь била копытом, фыркала и трясла косматой гривой, не оставляя ни у кого ни малейших сомнений в том, что она сейчас предпочла бы находиться в ином обществе. И все отлично знали в каком. И едва работа – пахота или боронение, скирдование или унавоживание земли – была закончена, едва с нее успевали снять упряжь, как она рысцой спешила прочь, в сторону фермы Вероника, на поиски Люси. Более того, никто и никогда прежде не видел, чтобы Пег скакала рысцой. Теперь же, с Люси, она только это и делала. Они рысью носились по берегу Камышовой бухты, а однажды она даже перешла на галоп. Пег скакала рысью и галопом – ну и ну!

Когда несколько недель спустя доктор Кроу приехал на Брайер, он обнаружил, что лошадь почти полностью вытеснила из сердца Люси и граммофон, и пластинки. Впрочем, такой поворот событий ничуть его не расстроил.

Из дневника доктора Кроу, 27 августа 1915 года

Благодарение Господу за Люси Потеряшку и Пег. Никогда в жизни у меня не было дня, настолько полного контрастов, как сегодня. А начинался он скверно.

Проснулся я ни свет ни заря от стука в дверь. Это была миссис Мертон со срочным сообщением с Брайера, она потребовала срочно ехать к молодому Джеку Броуди. Откровенно говоря, я ее недолюбливаю, поскольку она чрезвычайно назойливая особа и, бесспорно, самая отъявленная сплетница на всем Силли – а уж досужих кумушек у нас на островах хватает. Однако же нельзя не признать, что в данном случае у нее была достаточно веская причина для того, чтобы меня разбудить. С Брайера пришла весть, что бедняга Джек снова впал в бред и находится в ужасном состоянии. Медлить нельзя, сказала она.

Я никогда не отказываюсь зайти к Джеку Броуди. Никто из жителей наших островов не нуждается в медицинской помощи сильнее, чем он. Однако как врач я ненавижу быть невольным свидетелем чьих-то долгих страданий. Он искалечен не только ранами, но и непрекращающейся болью. Ампутация его раздробленной ноги была произведена достаточно хорошо, но у него снова началось воспаление. Я сделал все, что мог, промыл и перевязал рану, в очередной раз показав миссис Броуди, как делать это самостоятельно, и напомнив о том, как важно, чтобы руки при этом были чистыми. Меня беспокоит возможность септицемии. Если она начнется, тогда Джеку ничего не поможет. Однако при удачном стечении обстоятельств со временем рана затянется, а вот муку в его глазах я исцелить не в силах. Я, сколько мог, попытался облегчить ему жизнь. Но честно говоря, я понимаю, что жизнью его нынешнее существование можно назвать с большой натяжкой. Он испытывает почти постоянную боль в ноге и в душе. Он мужественно все это переносит, но, помня его прежнего, невозможно не думать, что сейчас он являет собой поистине печальное зрелище. Высшей степенью божественной любви и милосердия было бы позволить ему уйти, причем быстро. Миссис Броуди, вдовеющая уже много лет, привычна к страданиям, но, думаю, страдания сына – это уже больше, нежели она в состоянии перенести.

Едва я успел выйти из этого печального дома, как меня позвали в куда более счастливое место, расположенное к тому же лишь в нескольких сотнях ярдов. Выяснилось, что я оказался в нужном месте в нужное время. Визит мой пришелся как нельзя кстати, и повод был куда более радостный – я присутствовал при рождении второго ребенка миссис Уиллоуби. Жаль, что не все роды проходят так же легко. Младенца, мальчика, она решила назвать Красавчиком – имя хоть и несколько необычное, но в высшей степени, как мне кажется, подходящее столь прекрасному ребенку. Он крупненький, весом почти в девять фунтов[6], и с уймой темных волосиков на голове.