Песнь Кали - Дэн Симмонс

В конце концов случилось неизбежное. Возле Майдана на перекрестке Санджай попытался пересечь три ряда встречного движения. С огромной тракторной шины, с которой он регулировал движение, соскочил полицейский и поднял руку, приказывая нам остановиться. В течение какого-то сумасшедшего мгновения я был уверен, что Санджай хочет на него наехать. Потом он ударил обеими ногами по педали тормоза и потянул на себя руль, словно пытался удержать вожжами убегающего вола. Наш фургончик развернуло боком, он чуть не перевернулся и застыл в футе от вытянутой руки полицейского. Двигатель заглох. Один из трупов швырнуло вперед, и его босая нога вылезла между мной и водительским сиденьем. К счастью, саван по-прежнему закрывал оба тела. Я торопливо натянул покров на ногу как раз в тот момент, когда разъяренный регулировщик подошел к фургончику со стороны Санджая. Он наклонился к правому окну, и лицо его чуть ли не лопалось от злости.

– Какого дьявола вы, долбаные ублюдки, тут вытворяете?

Широкий шлем полицейского подпрыгивал, пока он орал. Я возблагодарил всех богов, что нам попался не сикх. Он кричал на нас на западнобенгальском диалекте. Свои вопли он подкреплял ударами тяжелой палки-латхи по двери Санджая. Сикх – а большинство государственных полицейских были сикхами – прошелся бы дубинкой по нашим головам. Странные они люди, эти сикхи.

Не успел Санджай выдумать ответ или завести мотор, как полицейский отступил и прикрыл лицо ладонью.

– Фу! – заорал он.– Какого дьявола вы там везете?

Я вжался в сиденье. Все потеряно. Полиция нас арестует. Нас засадят пожизненно в ужасную тюрьму Хугли, но просидим мы всего несколько дней, потому что капалики нас убьют.

Но Санджай широко осклабился и высунулся из окна.

– О высокочтимый сэр, вы ведь наверняка узнаете эту машину, сэр?

Он похлопал по мятой дверце. Полицейский сильно нахмурился, но отступил еще на шаг.

– Гм-м,– произнес он, не отнимая руки от лица.

– Да-да,– воскликнул Санджай, все так же глупо ухмыляясь.– Это личная собственность Гопалакришны Нирендренатха Г. С. Махапатры, главного нищего Союза Читпура и Верхнего Читтаранджана! А сзади в машине шесть его самых доходных и жалких прокаженных. Очень доходные нищие, уважаемый сэр!

Санджай завел машину левой рукой и широким жестом правой обвел грузовое отделение машины.

– Я уже на час опаздываю с возвращением имущества господина Махапатры к месту их кормления и ночлега, высокочтимый сэр. Он оторвет мне голову. Но если вы нас арестуете, почтенный констебль, у меня, по крайней мере, будет оправдание за мою недостойную медлительность. Пожалуйста, если желаете нас арестовать, я открою для вас заднюю дверь. Эти прокаженные, сэр, хоть и приносят хороший доход, ходить уже не могут, так что помогите мне вынести их оттуда.

Санджай принялся нащупывать снаружи ручку на дверце, будто собрался выходить.

– Нет! – воскликнул полицейский. Он затряс дубинкой-латхи над рукой Санджая, шарившей по дверце.– Убирайтесь! Немедленно!

С этими словами он повернулся к нам спиной и быстро зашагал к центру перекрестка. Здесь он принялся размахивать руками и дуть в свисток на сигналящую массу образовавших пробку машин, которые за то короткое время, что его не было на шине, успели блокировать три улицы.

Санджай воткнул передачу, объехал затор по газону Плаца-арка и повернул навстречу движению на Стренд-роуд-саут.

Мы остановились как можно ближе к складу. На улице было очень темно, но в машине сзади имелся фонарь. Санджаю пришлось зажечь его, чтобы мы могли распутать веревки от савана на наших приношениях. По моим часам, подаренным Санджаем, было без десяти двенадцать. Часы, однако, часто отставали.

При внезапно вспыхнувшем свете фонаря я увидел, что Санджай притащил из крематория жалкие останки старика. У трупа отсутствовали зубы, торчала лишь одна прядь волос, а на обоих глазах была катаракта. Его опутывала паутина веревок от покрова моего покойника.

– Проклятье! – пробормотал Санджай.– Прямо как вонючий парашют. Нет, это долбаная сетка, спутанная с брезентом.

В конце концов Санджаю пришлось перекусывать веревку зубами.

– Быстрее,– сказал он мне.– Снимай тряпку со своего. Они не захотят, чтобы он был закрытым.

– Но я не думаю…

– Шевелись, тебе говорят! – рявкнул Санджай, дав волю ярости. Казалось, глаза выскочат из орбит на его побагровевшем лице. Фонарь шипел и брызгался.

– Дерьмо! Дерьмо! – взорвался он.– Надо было использовать тебя, как я и собирался сначала. Это было бы так чертовски просто. Дерьмо!

Санджай злобно поднял свой труп под мышки и потащил его, стремясь освободить от разорванных веревок.

Я застыл как вкопанный, лишившись дара речи. Даже начав медленно развязывать последние узлы и стягивать оставшиеся веревки, я не соображал, что делают мои руки, а в голове звучали слова Санджая: «Вот что я тебе скажу, Дкайяпракеш. Ты – жертва социальной несправедливости. Твое положение трогает меня. Я уменьшу плату за комнату с двухсот до пяти рупий в месяц. Если тебе нужно взять в долг на первые два-три месяца, я буду рад оказать тебе эту услугу».

Слезы стекали по моим щекам и падали на саван. Откуда-то издалека доносился крик Санджая, подгонявшего меня, но мои руки двигались медленно и методично, разбирая последние из запутанных веревок. Я вспомнил, как проливал слезы благодарности, когда Санджай пригласил меня жить к себе в комнату, мое удивление и чувство признательности за то, что он предложил мне вступить вместе с ним в Общество капаликов.

«Надо было использовать тебя, как я и собирался сначала».

Я порывисто вытер глаза, сердито сорвал саван и отшвырнул его в дальний угол фургона.

– А-а-а-а!

Крик рвался из меня. Я отшатнулся назад и ударился о стенку фургона, чуть не повалившись вперед на то, что открылось передо мной. Фонарь перевернулся и покатился по металлическому полу. Я снова закричал.

– Что такое? – Санджай снова подбежал к фургону, остановился и схватился за дверь.– Ох…

То, что я, как невесту, тащил из крематория, возможно, и являлось когда-то человеком. Но сейчас – нет. Ничего похожего. Раздувшееся тело было раза в два больше человеческого – оно скорее напоминало гигантскую, разложившуюся морскую звезду, а не человека. Бесформенное лицо представляло собой белую массу со сморщенными по краям дырками и щелочками там, где когда-то могли быть глаза, рот и нос. Этот предмет представлял собой слабое подобие человеческой фигуры, грубо слепленное из гниющих грибков и мертвого, бесформенного мяса.

То, что я принес, было белым, совершенно белым – белым, как брюхо дохлого сазана, выброшенного на берег водами Хугли. Кожа имела строение выцветшей, трухлявой резины, чего-то содранного и скроенного из нижней поверхности шляпки ядовитой поганки. Тело распирало ужасное давление накопившихся в нем газов и раздувшихся так, что вот-вот лопнут, внутренних органов. То здесь, то там виднелись осколки костей и ребер, торчавших из распухшей массы наподобие палочек, воткнутых в поднимающееся тесто.