Продана монстру - Марианна Кисс

За всю неделю я ни разу не видел Джона. Сейчас он нужен мне больше чем кто-либо. Я думал о нём днём и ночью. Ночью и днём.

Не может быть, чтобы это был он. Если не он, тогда почему не приходит? Его нет. Неужели взял бабки и сбежал. Нет, только не Джон, он не может. Просто не может.

Разрушительные, страшные мысли зарождались в голове. Представлялось жестокое, коварное предательство. Я пытался отгонять, но не всегда получалось. Потому что в камере предоставленный самому себе я только и делал, что думал об этом.

Но ещё страшнее было оттого, что я не представлял, что сейчас твориться в моём доме. Что с Виолой?

Тут же прилетели воспоминания. Её рот, мягкие пухлые губы, светлые волосы, круглая грудь и торчащие в возбуждении соски. Я не могу отказаться от неё. Не теперь. Наши отношения только начались. Я хочу, чтобы она поняла меня, полюбила. Приняла все мои слабости и мою силу, хочу чтобы согласилась на то, что я могу ей предложить.

А что я могу ей предложить теперь?

Я оставил её в серой комнате, на полу. Чтобы она прочувствовала всю мою власть над её телом. Хотел только одного, чтобы она сама поняла, как нужна мне.

Думаю, она поняла, но я этого уже не увидел. Всё что увидел, это её тело на каталке возле машины скорой помощи. Я пытался понять её состояние, но кажется она была без сознания. Эти последние секунды, когда я смотрел на неё, ещё верил, что скоро увижу вновь. Прижму к себе. Скажу как она нужна мне. Попрошу чтобы не покидала никогда…

Уже неделя прошла, как я сижу в камере. Адвокат не говорит ничего о Виоле и я не спрашиваю.

Где Джон?

Где же Джон?

Маленькая камера в окружной тюрьме Мадрида, не самое плохое место, если смотреть сточки зрения небольшой остановки, анализа ситуации и жизни в целом.

Иногда полезно остановится, закрыться где-то в одиночестве и начать раскладывать свою жизнь по полочкам. Начать делать выводы о пройденном, и настраиваться на настоящее.

В будущее я не мог заглянуть, но надеялся, что оно не будет печальным. Надеялся, что не доведется провести в тюрьме оставшиеся годы моей жизни.

Пусть я не идеальный, но всё же не плохой.

Две недели проползли.

Однажды утром замок проскрипел, давая понять, что снова идти к следователю, либо пришел адвокат. Хоть я и не жду его сегодня.

Ну что ж, хоть какое-то разнообразие.

Вперёд, по тюремным коридорам, с бесконечными решетками и клетками. Всякий раз, когда прохожу здесь, надежда выбраться отсюда живым почему-то исчезает. Не в камере, а именно здесь, в лабиринте клеток понимаешь, как мало нужно, чтобы лишить человека воли. Всего лишь закрыть за ним решетку дверь.

Пришли к комнате, где я обычно встречаюсь с адвокатом.

Алонсо, седой, крупный, вальяжный. Один из лучших адвокатов Мадрида.

– Доброе утро. Надеюсь, принёс вам действительно добрые вести.

Я сел на стул, положил ладони на стол. Алонсо посмотрел удивлённо.

– Можете не садится, мы уходим.

– Уходим? – я уже до того привык находиться здесь, что даже удивился.

– Конечно уходим. Обвинения так и не предъявлены, время задержания вас под стражей закончилось ещё два дня назад. Но их тюремная бюрократия всё никак не хотела это признавать. Они ещё и извиниться должны за причинённые неудобства.

– Так я свободен? – не поверил я снова.

– Абсолютно свободен, – сдержанно улыбнулся адвокат.

За воротами черный автомобиль, рядом с ним Джон.

Я облегченно вздохнул. Алонсо вышел, положил мне на плечо руку.

– Рекомендую проверить все дела в компании.

Я обернулся, прищурился.

– Кто?

– Лопес исчез с несколькими контрактами.

– Подонок. Я чувствовал, что будет от него какой-то подвох.

– Советую так же не опускаться до мести, потому что тюрьма – вот она, – Алонсо обернулся, – и она никуда не денется.

– Постараюсь не опуститься, – криво улыбнулся я и пожал адвокату руку, – благодарю.

– Надеюсь, увидимся не скоро, если не считать приёмы и светские вечеринки.

– И я надеюсь.

Мы распрощались, он пошел к своей машине, я к своей.

В глазах Джона радость, но лицо – холодная маска. Как он так может? Я подошел, остановился напротив него. Хотелось схватить, обнять, сказать спасибо, что это не он. Но я лишь тронул слегка его плечо пальцами, сжатыми в слабый кулак.

– Рад что ты здесь.

– А где я могу ещё быть? – губы его потянулись в улыбку, но снова собрались.

Он открыл дверь, и я сел на заднее сидение.

Домой.

Капля за каплей.

В тишине комнаты только вода капает с крана. Я смотрю на него несколько долгих минут. На этот древний вентиль, такой же древний, как и всё в этом замке. Всё что оставил мне отец это остановившее время, древние стены и страшные воспоминания.

Я запрокинул голову, положил на борт ванной. Двигаться не хочу. Вода держит, не даёт сдвинуться с места, встать. Словно спасительное ложе, обхватившее и успокоившее.

В этом сонном состоянии, в котором я сейчас нахожусь, копится сила. Она собирается отовсюду из воздуха, из воды, из мыльной пены, и тёмного потолка, до которого не долетает отсвет маслянистой свечи. Не одной, их много. Но даже их ярко-красные отблески не дают темноте рассеяться.

Я смотрю туда в это призрачное пространство и вижу, что будет дальше.

Лейлу пришлось снова отвезти в лечебницу. Состояние ухудшилось. После той ночи она совсем перестала понимать, кто она и где находится.

Это разбивает моё сердце.

Я потянулся, приподнял руку, тронул лицо мокрыми пальцами. Несколько капель потекли по нему словно слёзы. Но я не плачу. Нет, не плачу. Что бы ни было, я всё выдержу, как выдержал столько лет рядом со своим отцом.

Однажды я плакал в последний раз. Тогда на конюшне я услышал сильный шум. Выглянул из-за угла и увидел, как отец стегал плетью лошадь. За то что она брыкнула и не дала ему оседлать себя. Он пришел в ярость. Звук, который издавала лошадь не был даже похож на ржание, это был стон животного. Я плакал, стоял за углом конюшни ненавидел отца и плакал.

И сейчас эти капли у меня на щеке напомнили те слёзы.

Лейла в клинике. Дом пустой.

А ещё я понял, что возможно мне давно нужно было освободиться от обузы, которая всё это время надо мной довлела. И именно эти события подтолкнули. Нужно было давно определить сестру в лечебницу, потому что с каждым новым приступом она становилась всё более слабой.