Ставка на Проходимца - Илья Бердников

Сестра пожала плечами, в глазах мелькнуло сомнение.

— Не знаю… в отделе работы много. Директор рвет и мечет — поставки срываются, я же говорила…

— Вот директор пусть и мечет! — преувеличенно бодро сказал я. — А мы — давай? — на мотороллер и…

— Нет, — Люська встала, — я лучше пойду, поработаю. Не хочу отдел бросать в самую запарку. Давай на выходных лучше куда-то съездим, а? И печенье — ешь, а то ты его только крошишь.

Я проводил взглядом сестру, допил молоко, ощущая, как горячая струя проходит по пищеводу в желудок, смахнул крошки так и не съеденного печенья обратно в пакет — хорошо — Люська не видела!

— Леш, ты бы сегодня на базарчик за картошкой сходил! — крикнула от зеркала в коридоре сестра. — Там даже на борщ не осталось! А не хочешь — не ходи: я чего-нибудь в супермаркете по дороге с работы прикуплю… Обойдемся на сегодня.

Я пообещал, что куплю, прошел в душ. Отвернув вентиль и ожидая, пока вода сбежит и пойдет, как ей и положено, горячая, присел на край ванны, хмуро глядя на свое изображение в зеркале над раковиной. Рожа еще та: растрепанные темно-русые волосы с намеком на курчавость, мутные и какие-то неживые серые глаза, трехдневная щетина на бледных щеках… Д-да, Алексей-Алеха, видон у тебя — чисто псих из дурки сбежал: налицо маниакально-депрессивный синдром… Что, нелегко, когда вот так вот все сразу навалилось? Жалеешь себя, Проходимец? Сестру пожалей: на ее плечах и болезнь матери, и похороны, и выхаживание тебя, больше полугода неизвестно где пропадавшего братца; именно тогда пропадавшего, когда он был так нужен. Братца, что теперь орет по ночам от кошмаров про непонятную войну, про которую ни расспрашивать, ни рассказывать нельзя… Да иневозможно.Вот и теперь ведь могла же взять отгул, но предпочла работу — она заполняет голову, отвлекает от мыслей, от боли. Сотрудники, сплетни, обеды, перекуры — все работает на то, чтобы ты не остался наедине со своими мыслями, переживаниями, воспоминаниями… На работу, что ли, устроиться? Чтобы, так сказать, за суетой и ответственностью потерять тревогу, пустоту и щемление от техважныхпотерь? Забыть за интригами карьерного роста о стыде ненужных действий и непринятых… или принятых, но неверных решений?

Да разве такое обронишь, словно мелочь из кармана?

Ты слишком много потерял, Леха, чтобы о таком забывать.

В дверь постучали. Потом она приоткрылась, и в ванную заглянули большие и уже накрашенные Люськины глаза.

— У тебя тут все в порядке? Чего сидишь — пара сколько напустил… Задумался? Ладно, я пошла уже, дверь сама запру. Смотри, повнимательнее будь, а то последнее время работать нормально не могу — все о тебе думаю, как о ребенке каком-то: выключил ли воду, выключил ли газ, запер ли дверь, поел ли…

Я встрепенулся.

— Люсь…

Сестренка махнула рукой, чмокнула меня в щеку, поморщилась — щетина!

— Ладно, купайся. Только постельное белье сменить не забудь — пропотело все с твоими снами! И побрейся, пожалуйста…

Она закрыла дверь ванной, через пару секунд хлопнула дверь в тамбур, прощелкал замок…

Я отрегулировал температуру воды и, сняв «семейные» трусы, которые дома предпочитал остальным, полез под теплые струи душа. Задернул шторку с изображениями задорных пучеглазых рыбок, отгораживаясь от всего остального мира. Поднял голову, подставляя лицо буравящим кожу струйкам, и замер, прислушиваясь к ощущениям, стараясь насладиться каждым мгновением… Дальше будет не то, дальше тело привыкнет к давлению жидких прутиков, к разнице температур. Особое удовольствие мы обычно получаем именно от самого начала принятия душа, от новизны ощущений, от еще не притупленного раздражения нервных окончаний. Можно, конечно, потом принять контрастный душ, побаловаться температурой воды, растереть себя жесткой мочалкой, потом — под холодную воду, потом…

Но это будет уже не то, не первое впечатление.

Я стоял, прижавшись левым плечом к разогревшемуся кафелю ванной комнаты. Вода, омывая тело, словно уносила вместе с потом ночные страхи, бредовую реальность снов…

Вот если бы навсегда.

Перекресток был пуст. Усталый октябрьский ветер сделал тщетную попытку оторвать влажные листья от дороги, но сдался, грустно наблюдая, как колеса мотороллера еще глубже припечатывают их к асфальту. Я убедился, что никто не жаждет пересечь направление моего движения, и крутанул ручку газа. Корейский двигатель объемом «чуть-чуть меньше пол-литра» бодро зажужжал и потянул вперед содержащее его китайское изделие из металла, резины и пластика под гордым названием «SPEED GEAR». Пластика, кажется, было больше всего.

Октябрь в этом году выдался как никогда прохладным. Листва рано стала опадать, ночью пару раз температура опускалась почти до нуля. Как-то грустно все выходило…

Я свернул на узкую плохонькую дорогу, ведущую мимо баз отдыха (нашли где отдыхать — на краю города с тяжелой индустрией), и задумался, позволяя подсознанию вести мотороллер. Чем-то такие поездки напоминали полеты на «хатане», называемом в просторечии «метлой». Жалкое подобие, конечно: куда черно-желтому, жужжащему, как большая сердитая муха, мотороллеру до стремительного модуля на силовой подушке, буквально парящего над дорогой, интуитивно слушающегося руля и даже на наклоны туловища и нажим коленей отвечающего адекватными реакциями!

Вовремя повернув и пропетляв по узеньким, утрамбованным ногами рыбаков тропинкам, я выехал на берег Днепра, утвердил мотороллер на ножке-подставке, снял рюкзак, расстелил туристический коврик. Сел, устремляясь взглядом над темно-серой водой к светло-серому небу…

Мне всегда хорошо здесь думалось. Это местечко я открыл около месяца назад: скрытое зарослями от любопытных взглядов и слишком труднодоступное для пьяных вакханалий, оно сразу мне приглянулось. Здесь я немного успокаивался душой. Здесь можно было произнести несколько слов к Богу, не опасаясь, что кто-то подслушает. Здесь можно было помечтать о Дороге.

Я не знаю, что ощущают моряки, лишенные моря, летчики, отлученные от неба, охотники, потерявшие лес… Я только знаю, что внутри меня накрепко поселилось чувство утраты и осознание, что меня обокрали: Проходимцу нельзя без Дороги, иначе теряется смысл его призвания. Это как художник, которому запретили писать, музыкант, лишенный инструмента… Кот, запертый дома в самый разгар марта…

Кстати, о мартовских котах: я ужасно скучал по Илоне. Скучал, страдал, мечтал и ревновал. Никогда не думал, что любовь может быть такой мучительной. Я ревновал Илону ко всем более-менее симпатичным мужикам из ее окружения; ну, по крайней мере, — которых помнил. Да еще и Жан-Баклажан… Вот уж кого я ненавидел заочно, так это его! Меня даже сны мучили про то, как он раз за разом подкатывает к дочери пана Стаха, а тот уговаривает «каприсну доньку» принять женишка-самовыдвиженца в свои объятия: мол, времена трудные, а у Жана отец — шишка в Совете! Я кидался, чтобы угостить кулаками ненавистного конкурента, и… просыпался в поту на перекрученных простынях, и разбуженная моими криками Люська снова грела мне молоко среди ночи…