Сулейман. Султан Востока - Гарольд Лэмб

* * *

Это был не единственный раз, когда султан вызывал к себе Хуррам. Слуги гарема гадали, то ли девушка забавляет султана своими шутками, то ли тем, что отличается от Гульбехар. Часто султан приглашал Хуррам на совместную трапезу, говорил с ней о северных землях за Дунаем. Казалось, что во время этих свиданий он ценил в ней не только женщину, но и умного собеседника.

Как признанная кадын славянка стала получать повышенное жалованье. Теперь по желанию она могла посылать служанок за новыми платьями или шкатулками. Нельзя было сказать, чтобы она стремилась к приобретению ручных и ножных браслетов, но порой покупала их слишком много, хотя затем с легкостью с ними и расставалась.

Валида снова провела с Хуррам воспитательную беседу. Она решила, что девушка пленила султана игрой на струнном инструменте. До этого никто не мог себе представить, что Сулейман увлекается музыкой. Правда, он любил слушать песни учащихся во дворике школы. Нередко даже останавливал коня, чтобы насладиться игрой бубенцов, флейты и барабанов оркестра янычар.

Как предпочитаемая женщина, Хуррам теперь располагала властью. А когда она сообщила валиде, что беременна, эта власть еще усилилась. Рабыни, попавшие в беду, стали искать у нее защиты, а получив ее, в благодарность с усердием служили новой госпоже. Хуррам уступала теперь во власти только Хафизе и Гульбехар, родившей султану сына. Ее называли второй кадын.

Однако наблюдательные глаза в гареме — они постоянно вели учет всего происходившего — обнаружили, что султан говорит теперь все чаще и чаще со славянкой, которая сначала была полонянкой, а затем рабыней. Гульбехар считалась первой только по званию и правам. Но была ли она на самом деле первой?

Из покоев гарема сплетни от черных евнухов дошли до белолицых стражников, а от них до торговцев пряностями и сахаром на крытом рынке.

На сплетни о фаворитке султана обратили внимание и иностранные дипломаты. Им мало что говорило имя Гульбехар, а эта женщина и вовсе не была знакома. Когда выяснилось, что она русского происхождения, ее назвали Русселаной или Роксоланой.

Первый праздник на ипподроме

Новая политика воздержания от войн высвободила султану время для внутригосударственных дел в городе. Будучи противником полумер, он попытался радикально преобразовать город под турецкую обитель. Как будто, покинув Родос, решил укрыться в Константинополе.

Султана всегда привлекал этот город, который он понимал гораздо лучше старого Пири-паши, стремившегося его избегать, или Ибрагима, признающего его лишь как рычаг для новых завоеваний.

Однако в городе, где жил султан, обитали призраки. Это были очень реальные призраки, постоянно беспокоившие его напоминаниями о Византии. Чистая вода для его мраморной ванны поступала из византийских цистерн, сами камни его сераля были камнями византийских дворцов. Когда Сулейман совершал намаз в просторной Айа Софии, его охватывал страх при виде гигантских сооружений из серого, зеленого и багрового мрамора, построенных Августом и Юстинианом. Да, христианский алтарь был удален, а на его месте установили претенциозный михраб, указывающий направление Мекки. Величественные мозаичные фрески императоров и императриц забелили известкой. И все же, входя в это просторное помещение, нельзя было избавиться от ощущения, что оно остается все той же базиликой Юстиниана.

К тому же турецкие архитекторы копировали Айа Софию, когда строили мечети Мехмета Завоевателя, Баязида и Селима.

Турки захватили Константинополь три поколения назад и по очереди подвергались влиянию этого имперского города. Он напоминал женщину, взятую в полон.

Даже прогуливаясь в уединении в своем садике под сомкнувшимися кронами деревьев, Сулейман то и дело видел мраморные колонны, воздвигнутые в честь византийских императоров. Опаленные солнцем дервиши, которые вдохновенно твердили ему о Вине жизни, возможно, происходили от мертвенно-бледных монахов, облегчавших душевное томление византийских самодержцев.

Когда Сулейман бороздил на своей барке просторы Босфора, расположившись на палубе под тентом, по соседству он видел быстроходные золоченые лодки, на которых среди курящегося дыма фимиама возлежали знатные матроны из византийских семей — Комнин, Дукасас, Порихиригенити — те, «кто родились для роскоши». Более того, и в его жилах тоже текла византийская кровь, поскольку в жены его предков отдавались женщины Византии.

Его прадеды имитировали уединение знатных женщин Византии, заводя гаремы. Начали использовать кастрированных черных рабов для обслуживания и охраны обитательниц гарема, как это было принято когда-то у византийцев. С особым рвением стремился использовать византийский опыт во многих отношениях Мехмет Завоеватель. Его школа была слепком с императорской школы позднего Константинополя. Этот султан наделил своего Великого визиря теми же полномочиями, которыми обладал Великий доместик исчезнувших императоров.

Однако потребности турок в Константинополе радикально отличались от потребностей последних византийских правителей. Те пытались укрыться за мощными городскими стенами, где сохранялось вырождавшееся культурное общество, руководимое часто блестящими женщинами, такими, как Ирина — ее церковь стояла рядом с казармами янычар — или Теодора. Но в это время имперский город наполовину опустел, в нем увеличилась пропасть между роскошью немногих и нищетой большинства. Город жил за счет обескровливания Анатолии, занимая деньги у духовенства для найма воинов-защитников. Столица Византии продолжала существовать только потому, что не помышляла о гибели.

Турки не нуждались в защите Константинополя. Они превратили город в сердце падишахства, откуда по артериям поступает кровь во все уголки организма.

В результате сложился космополитический город. По соседству с Большими воротами (и конюшнями Сулеймана) патриарх православной церкви совершал богослужение для греков-христиан. Напротив сераля Сулеймана Магнифика Комунита осуществляла внешнеторговые сделки.

Когда Сулейман ехал к крытому рынку, его путь лежал по новым улицам с домами из дерева и глины, — возведенными еще одной общиной — еврейскими беженцами из Испании. Эти люди трудились в ремесленных и торговых лавках вместе с армянами, которые селились в этом квартале, и мавританцами, тоже изгнанными из Испании. По другую сторону рынка создали свой квартал сербы, назвав его Белградом. Далее по краям спокойной бухты расселились берберы из Африки и арабы с берегов Красного моря. Тут в построенных ими складах хранились их заморские пряности, слоновая кость, стеклянные колбы для ламп и даже жемчуг с Востока — новые предметы роскоши для турок.

Словом, город был переполнен иноземцами, ищущими права торговать на большом крытом рынке и поставлять товары самому сералю. Эти новые пришельцы стремились заручиться покровительством турецкой государственной власти — новой силы, поднявшейся на границе между народами Востока и Европы.

Все эти сообщества иноземцев имели самоуправление и сохраняли право отправлять свои собственные религиозные обряды. Иноземцы платили годовой налог — десятину — в турецкую казну, налог в абсолютном большинстве случаев меньший, чем тот, который они платили у себя на родине — на Востоке или Западе. Своих преступников они тоже судили сами, за исключением тех случаев, когда в преступлениях были замешаны турки. Но даже от судебного процесса, проходившего под главенством турецкого судьи, иноземцы вполне могли ожидать справедливого и быстрого решения. Более того, большинство иностранцев обладали, подобно венецианцам, привилегиями. Евреи и армяне были освобождены от набора их сыновей в школу и призыва на военную службу. Свободными от этого были также арабы и берберы. С другой стороны, иноземцы не имели права владеть оружием или устанавливать пушки на свои корабли.