Осторожно, двери закрываются! - Таня Рикки

ожили. Полет фантазии временами уносил так далеко, что возвращение на землю происходило через несколько дней, а то и недель. И везде она была с ним. Ее легкое прикосновение по утрам, нежные поцелуи мимоходом в течение дня и даже хмуро сдвинутые брови в минуты недовольства – все было дорого. Может быть, в тот момент он не понимал, насколько ценны эти мелочи, но наслаждался ими, купался в них.

Они купили машину. Оказалось, она лихо управляется с ней в отличие от него. Метро отодвинулось на дальний план, но временами он уговаривал ее спускаться туда, чтобы просто побродить по какой-нибудь новой станции. Их неземные интерактивные интерьеры удивляли, хотелось рассматривать детали и любоваться общим планом. Конечно, они отличались от тех основательных советских, имеющих лоск и шик. Но легкость, лаконичность и простота пленяли их обоих. Кроме того, ему нравилось сочинять страшные небылицы про жителей подземки, смотреть на ее искренний испуг и слышать, как она смеется над своими страхами. А потом они вместе придумывали веселую концовку каждой истории, чтобы, как говорила ее мама, не ложиться спать испуганными.

Да, она была его синей птицей, на крыльях которой можно было взлетать высоко, чувствуя восторг, тем больнее стало падение…

* * *

Однажды, она просто не вернулась.

Уехала на симпозиум в другой город. Как обычно, звонила по утрам на скайп, интересуясь делами, сетовала на треклятый дождь и промозглую сырость, куталась в теплый свитер и пила свой любимый утренний кофе. А вечером звонил он, чтобы спросить, как прошел день, какие новые «ужасные» творения придумали молодые архитекторы и на какой стадии находится их борьба с уважаемыми мастодонтами. Они могли часами болтать о всякой ерунде, смеяться, подшучивая друг над другом или спрашивая дельного совета по вопросу, в котором сомневались, потому что ценили мнение друг друга. Только об одном они никогда не говорили, о том, как скучают, потому что знали, что каждый ждет этих утренних и вечерних звонков. Слова были не нужны.

Прошло три дня, а на четвертый телефон не зазвонил. Сердце защемило, бухая медленно, тоскливо и беспомощно. Он уговаривал себя, что все хорошо и вечером снова услышит ее голос. Но телефон молчал, тревожное эхо длинных гудков вонзалось в мозг и дробило остатки уверенности на атомы. Все попытки дозвониться до ее коллег остались безрезультатными.

Не собирая чемодан, схватив только паспорт, он вызвал такси в аэропорт. Во время полета стюардессы обходили его стороной, понимая по его невидящему взгляду, устремленному в темноту за иллюминатором, что стряслась беда. Спускаясь по трапу, он уже все знал, почувствовал.

А потом была серая мгла, окутавшая с ног до головы, заткнувшая уши, глаза, рот, а главное, выхолодившая душу. Не стало чувств, мыслей, разговоров, только мерзкая липкая тишина.

* * *

Минул год. Темнота снаружи рассеялась, перебравшись внутрь.

Горе утопило его. Иногда ему снилось, что он, захлебываясь, идет ко дну. Воздуха не хватало, глубина затягивала его, сковывала руки, высасывая вдохновение. Мама понимала и находилась рядом, просыпаясь от его ночных криков, убаюкивая и обещая, что время лечит. Если бы не ее терпение, он бы позволил темноте утянуть себя и не вернулся бы, так же, как и она, его муза, его птица счастья.

Родители – единственные нити, которые связывали его с этим миром. Как в детстве, они выхаживали его, ненавязчиво, без упреков. В один из дней он вдруг взглянул на свою маму и увидел ее белые, седые волосы, которые еще недавно были шикарно каштановыми, на отца, тихо сгорбившегося над газетой. Какими постаревшими стали эти близкие люди, как будто прошло несколько лет. Отголоски стыда коснулись его замерзшего сердца. Надо найти в себе силы, чтобы начать жить, хотя бы не ради себя, но ради них.

* * *

Он вырвался из душной квартиры в промозглую сырость улицы. В последнее время что-то не клеилось: ни в жизни, ни на работе, ни в душе. Замерло и замерзло, покрылось инеем. Казалось, что его колкие льдинки, как алмазная щетка, покрыли все изнутри. Было не больно, не страшно, было все равно. Равнодушием сквозило из души, и он почти забыл, когда же это произошло. Медленно шагая вдоль серых домов, вспоминал, как совсем недавно мир был полон красок, хотелось брать кисти и рисовать, рисовать, впитывать красоту и делиться ею… Черные силуэты деревьев обрамляли грязный асфальт, тяжелые тучи грозили пролиться холодным дождем. Природа оплакивала его состояние, сморщившись, спрятавшись в раковине.

Впереди вспыхнуло что-то рубиново-яркое. Как будто всполох распорол тоскливую серость улицы. Магическая «М»: уМиротворяющая, безМятежная, Манящая, дышащая теплом… Захотелось нырнуть туда, почувствовать запах подземных механизмов, лишенных возможности думать, понимать, принимать или отталкивать. Поезда жили своей жизнью, не зависящей от проблем на поверхности. Они гоняли ветер в туннелях, шепотом делились новостями.

– Знаешь, вчера на «Щелковской» опять забарахлил двигатель, наверное, старею. Спишут скоро.

– Да брось, механика иногда сбоит у каждого. Не бойся. Я вот давно уже бегаю, много чего повидал. Слышал, что новую станцию откроют на следующей неделе.

– Да, жду этого с нетерпением. Интересно, какая она.

– Раньше-то красавицы были, в золоте там или с мозаикой какой. А бывало, статуи греческие, картины на стенах в тяжелых рамах. Или строгие геометрические линии, металлические поручни, литые скамейки для пассажиров. Основательные такие станции делали. А сейчас что…

– А мне нравятся современные. Они такие дерзкие, смелые, легкие. На соседней ветке встречал одну – почти космическую.

Казалось, поезд закатил глаза и, низко шипя, выпустил облачко пара. Подмигнул фарой и, закрыв двери за последним пассажиром, умчал в темноту тоннеля.

Иногда он просто спускался сюда, выбирал станцию и наблюдал. Но не люди интересовали его. Пассажиры не были здесь главными. Их потоки бурлили, течения несли людскую массу с поверхности вниз и обратно. Подземка, как большое неповоротливое животное, дышало и ворчало, переливалось неоновым светом, звучало мелодиями бродячих музыкантов, шипело пневматикой. Натруженно гудели эскалаторы. Метро завораживало его, заставляя забыть проблемы внешнего мира, делая их незначительными под тоннами земли.

Он сел на лавочку в самом дальнем углу станции, закрыл глаза, пытаясь настроиться на метрополитеновскую волну. Вскоре шум шаркающих ног и гул речи отошли на второй план. Сильные потоки от встречных поездов столкнулись и обдали его теплом. Руки сами потянулись к сумке, достали скетчбук и карандаш. Четкие отрывистые линии побежали по листу…

Время в подземке течет по-своему. Его можно там потерять или, наоборот, найти. Набросок постепенно обрастал объемами, наполнялся формами и, в какой-то момент, ожил. Звездные туннели рассекали галактики,