Великий уравнитель - Вальтер Шайдель

Следует отметить, что степень неравенства дохода и богатства в досовременных обществах определяется не только жадностью придворных элит. Выше уже приводились свидетельства распределения наследства и приданого в вавилонском «среднем классе», что дает представление о феномене, который можно назвать «растущим неравенством в ответ на экономический рост и коммерциализацию». В следующей главе и в главе 9 приводятся археологические данные о размере домов до римского завоевания, в римскую эпоху и после нее в разных частях Европы и Северной Африки; эти данные свидетельствуют о значительных вариациях в неравенстве потребления среди жителей городов. Даже несмотря на то, что этот материал можно дополнять другим, особенно из контекста погребений, для большей части досовременного периода трудно, а порой и вовсе невозможно получить значимую информацию о распределении дохода и богатства среди населения в целом[71].

Но я сосредотачиваюсь на зажиточных слоях не только по прагматическим причинам. Как мы увидим в главе 3 и в приложении, в ряде случаев данные списков имущества или переписей позволяют проследить, по крайней мере очень грубо, распределение материальных ресурсов в отдельных обществах от древности до современного колониального периода. Большинство кривых Лоренца, которые можно составить на основе этих приблизительных оценок, будут напоминать скорее хоккейные клюшки, нежели полумесяцы, и указывать на сильное расхождение между избранным меньшинством и подавляющим большинством, пребывающим на уровне, недалеко ушедшем от уровня удовлетворения самых основных потребностей. С немногими исключениями, такими как Древняя Греция и поселения в колониальной Северной Америке, группы, к которым я возвращаюсь в главах 3 и 6, то есть аграрные популяции, организованные в политические образования уровня государств, обычно не имели сильного и устойчивого среднего класса, ресурсы которого могли бы служить противовесом богатству элиты. Только по одной этой причине уровень неравенства в большой степени определяется долей ресурсов, которыми распоряжаются зажиточные слои[72].

И, наконец, появление большого числа очень бедных индивидов также повышало общее неравенство. Новоассирийская империя в регионе Плодородного полумесяца печально известна масштабными насильственными переселениями, в основном из покоренных периферийных районов в центральные области на северо-востоке Месопотамии. Широкомасштабные переселения начались в правление Тиглатпаласара III (745–727 до н. э.), когда имперские экспансия и консолидация набрали обороты. Один обзор древних записей насчитывает 43 случая таких переселений, в которые были вовлечены 1 210 928 человек, не говоря уже о сотнях мелких, о которых не приводится таких подробных сведений. И хотя в точности указанных цифр можно сомневаться (как и в том, что с одного места на другое перемещались целые народности – «народ этой земли, мужчин и женщин, малых и великих, без исключения, я погнал их, я считал их, как добычу»), совокупный эффект такой практики в любом случае огромен.

В течение примерно следующего столетия продолжающийся приток переселенцев позволил ассирийским царям построить, населить и обеспечить продовольствием несколько столичных городов. Каменные рельефы, прославляющие деяния царей, создают впечатление, что депортированные прибывали с минимальным количеством личных вещей – одним мешком или сумой. Лишенные всего своего имущества, они были вынуждены вести существование на грани выживания. Их положение, похоже, только ухудшалось по мере роста могущества империи. В течение продолжительного времени не наблюдалось признаков того, что перемещенные лица чем-то формально отличаются от местного населения: их «считали вместе с ассирийцами». Но это определение исчезает во время последней стадии ассирийских завоеваний (примерно с 705 по 627 г. до н. э.), когда великие победы и непрерывная экспансия способствовали рождению чувства национального превосходства. В эту эпоху депортированных переселенцев понижают до статуса принудительных работников и задействуют на больших общественных работах.

Насильственная миграция не только расширила ряды бедняков, но и увеличила богатство и доход высшего класса. Во многих текстах упоминается, как захваченных на войне пленных делят при дворе и между храмами. Когда последний из великих завоевателей, царь Ашшурбанапал (668–627 до н. э.), привел большое количество пленников из Элама (ныне область Хузестан на юго-западе Ирана), он заявил:

Распределенных таким образом пленных отправили работать на поля и в сады, которые были также переданы в распоряжение чиновников, а остальных поселили на царских землях. Такая практика, осуществляемая в широком масштабе, увеличивала в популяции долю рабочих с низким доходом и без богатства и одновременно повышала доход находящихся на вершине, что, без сомнения, только усиливало общее неравенство[73].

К схожим результатам приводило и рабство. Порабощение чужаков было одним из немногих механизмов, способных создать значительный уровень неравенства в небольших добывающих обществах низкой или умеренной сложности, причем не только среди прибрежных охотников и собирателей Тихоокеанского Северо-Запада, но и в широком спектре племенных групп. Но, опять же, использование рабского труда обрело широкий размах только после одомашнивания животных и растений и образования государств. В период Римской республики на Апеннинский полуостров прибыло несколько миллионов рабов, и многих приобрели богачи для обслуживания своих особняков, мастерских и сельскохозяйственных поместий. Две тысячи лет спустя, в XIX веке, в халифате Сокото (на территории современной Нигерии) огромное количество военнопленных передавалось членам политической и военной элиты – примерно в то же время, когда подобный «своеобразный институт» подхлестывал материальное неравенство на Старом Юге США[74].

Неравенство имеет различные истоки. Природа производственных активов и то, как они передаются последующим поколениям, размер прибавочного продукта, превышающего минимум, необходимый для удовлетворения основных потребностей, относительная важность коммерческой деятельности, спрос и предложение в сфере труда – все это складывается в сложную и постоянно меняющуюся картину распределения материальных ресурсов. Институты, регулирующие взаимодействие этих факторов, крайне чувствительны к политическим и военным влияниям, к давлениям и потрясениям, которые в конечном итоге сводятся к способности мобилизовать и использовать насилие. Аграрные империи, охватывающие обширные территории и существующие на протяжении многих поколений, демонстрируют стабильную и строгую иерархию и – во всяком случае, по досовременным меркам – высокие показатели социального развития: накопление энергии, урбанизацию, обработку информации и военный потенциал. В этих империях складываются наилучшие условия для развития неравенства в среде, относительно хорошо защищенной от значительных насильственных потрясений. В этом последнем отношении эти империи предстают аналогами Запада относительно мирного XIX века – периода беспрецедентных экономических и культурных преобразований.