Записки старого козла - Чарльз Буковски

Марлоу слегка поднажал, давая понять, что не шутит.

– Дженсен! кошелек! брось его!

Дженсен выбросил портмоне. Марлоу отпустил мою руку, я повернулся, дееспособной у меня оставалась только левая.

– Дженсен! – позвал я.

он оценил Марлоу и ответил:

– нет.

я бросил взгляд на сопящего старика, и мне показалось, что на его губах блуждает нежная улыбка, мы вышли за дверь.

– хороший Пупу, – сказал я.

– очень хороший Пупу, – подтвердил Дженсен. мы прыгнули в машину.

– ну, кого еще ты хочешь, чтобы я сегодня посетил?

– я думаю, может, сгоняем к Анаис Нин.

– хватит думать, с ней мне точно не справиться, и мы покатили обратно, стоял обычный теплый

южнокалифорнийский вечер, скоро мы выбрались на бульвар Пико, и Дженсен поехал на восток, когда же наконец эта гребаная революция, задрало ждать.

– Рыжий, – сказал я навестившему меня пацану, – для женщин я больше не существую, и в этом есть моя вина, на танцы я не хожу, благотворительные вечера не посещаю, поэтические чтения игнорирую, групповуху не жалую, обычно я бухал в барах или в поезде, возвращаясь из Дель-Мара с ипподрома, да везде, где наливали, теперь я в бары не хожу, там обосновались никчемные мудаки и просиживают часами в надежде, что к ним заглянет какая-нибудь сифилисная дура, это зрелище – позор человеческой расы.

Рыжий подбросил бутылку пива, подхватил в полете и сбил с нее пробку о край моего кофейного столика.

– это все от ума, Буковски, тебе это не нужно.

– это все гнездится на кончике моей залупы, Рыжий, и мне нельзя без этого.

– помнится, поймали мы одну старую пьянчужку, привязали к кровати и стали сдавать ее по пятьдесят центов всяким калекам, психам и бродягам, им ведь тоже хочется ебаться. за три дня и три ночи мы обслужили пятьсот клиентов.

– ебическая сила, Рыжий, я сейчас сблюю!

– а я-то думал, ты прожженный грязный старикан.

– да, это означает, что я не меняю носки каждый день, ты хотя бы водил ее испражняться?

– что значит – испражняться?

– блядь, вы ее кормили?

– алкаши не жрут. Мы давали ей бормотуху.

– кошмар…

– почему?

– да потому, что это жестоко, бесчеловечно, раскинь мозгами, даже животные так не поступают друг с другом.

– мы заработали двести пятьдесят баксов.

– а ей сколько дали?

– нисколько, мы оплатили номер за два дня и оставили ее там.

– развязали?

– естественно, что мы, убийцы, что ли.

– благородно с твоей стороны.

– ты говоришь как проповедник.

– бери еще пива.

– для тебя у меня тоже есть пизда.

– почем? полтинник?

– нет, немного побольше, другой класс…

– спасибо, без надобности.

– да, похоже, тебе сейчас не до этого.

– это точно.

мы оба принялись за пиво, он лихо высосал бутылку и подскочил.

– смотри, я всегда ношу с собой бритвочку, вот здесь, за поясом, почти у всех бродяг проблемы с бритьем, только не у меня, я все просчитываю, когда выхожу на дорогу, надеваю две пары штанов, видишь? а когда прибываю в новый город, я верхнюю пару снимаю, бреюсь, моюсь, надеваю белую рубашку, повязываю галстук, надраиваю ботинки, в ближайшей скупке подбираю подходящий к штанам пиджак и через пару дней уже сижу в какой-нибудь конторе среди этих говнюков в белых воротничках, и никто из них не подозревает, что я только что спрыгнул с товарного поезда, но я не могу долго отсиживать жопу на такой работе, и скоро я уже снова в пути.

я не знал, что мне ему ответить на это, и продолжал молча пить пиво.

– и еще при мне всегда вот этот маленький пестик для колки льда, я ношу его в рукаве, видишь, под штрипкой, чуть выше кисти?

– да, вижу, один мой приятель считает, что пивная открывашка самое надежное оружие.

– твой дружок прав, но, когда меня прихватывают копы, я всегда выбрасываю пестик, вот так, вскидываю руки и ору: «не стреляйте!»

Рыжий продемонстрировал мне свои навыки.

– они ни разу не нашли у меня оружия, не знаю, сколько я выкинул пестиков, бессчетное количество…

– а ты когда-нибудь пускал в дело свой пестик, Рыжий?

он так удивленно посмотрел на меня, что я отмахнулся:

– ладно, забудем.

мы снова занялись каждый своим пивом.

– я всегда читаю твою колонку, когда останавливаюсь на ночлег, и думаю, что ты великий писатель.

– спасибо…

– я тоже пробовал писать, но ничего у меня не вышло, пыжился, пыжился, но так ничего и не вымучил, не приходит.

– а сколько тебе лет?

– двадцать один.

– время еще есть, может, еще и придет.

он посидел немного, видимо, обдумывал перспективу стать писателем, затем полез в задний карман брюк.

– вот что мне дали, чтобы я держал язык за зубами.

он вытащил кожаный бумажник.

– кто?

– я видел, как двое парней замочили третьего, и, чтобы я помалкивал, они мне отдали его бумажник.

– зачем они его грохнули?

– у него был бумажник, а там семь баксов.

– как они его убили?

– камнем, он пил вино, а когда совсем упился, они размозжили ему башку булыжником и забрали бумажник, я все видел.

– а что они с трупом сделали?

– когда поутру поезд остановился заправиться водой, они отнесли его к этому сходу, где скот выгоняют, выбросили в траву и забрались обратно в вагон.

– мгу, – промычал я.

– копы часто находят такие трупы – рваная одежда, испитая физиономия – не подлежит идентификации – еще один неизвестный бродяга, никому это не интересно.

так мы проболтали еще несколько часов – ничего примечательного, потом разговор иссяк, мы замолчали и просто сидели и думали каждый о своем.

наконец Рыжий поднялся.

– ладно, мужик, кажется, мне пора сваливать, хорошая была ночка.

поднялся и я.

– да, действительно, Рыжий.

– ну, еще увидимся, бля.

– как нехуй делать, Рыжий.

возникла пауза, кажется, он колебался, уходить или не уходить.

– до встречи, пацан.

– пока, Буковски.

я видел, как он прошел мимо кустов, свернул к Норманди, в сторону Вермонта, где у него была комнатуха, оплаченная еще дня на три-четыре, наконец его фигура скрылась в темноте, и остался лишь лунный блеск, я закрыл дверь, откупорил последнюю бутылочку пива, выключил свет и завалился в кровать, стянув с себя одежду, я лежал в темноте и представлял себе армию бродяг, блуждающих по путям, выбирающих вагоны и маршрут следования – в поисках лучших городов, лучшего времени, лучшей любви, лучшей удачи, чего-нибудь лучшего, они никогда не найдут этого и никогда не оставят своего поиска.