Джули & Джулия. Готовим счастье по рецепту - Джули Пауэлл

В «Искусстве французской кухни» яйцам отведена целая глава. Я по порядку осваивала рецепт за рецептом, и все это время меня не покидало любопытство относительно того, чего в этой книге не было описано. О самом первом блюде из яиц, приготовленном Джулией. Ведь не родилась же она с умением подбрасывать омлеты, которые всегда выходили идеальными? Наверняка даже великой Джулии Чайлд надо было сперва набить руку. Так какое оно было, первое блюдо из яиц, приготовленное Джулией? Что это было, традиционный омлет? А может быть, яйцо, сваренное себе в пасхальный вечер, чтобы не умереть с голоду, пока запекается окорок на праздничный ужин? Или это было намного позже, когда она была уже взрослой и решила сварить дюжину яиц по-бенедектински в своей первой нью-йоркской квартире и в результате половина безнадежно испорченных яиц полетела в помойку втайне от гостей?

А может, выходя замуж, она еще не умела готовить яйца. Джулия вышла замуж поздно, в тридцать пять лет; возможно, и ей приходил в голову вопрос, а создана ли она вообще для семейной жизни. Вот о чем я думала в тот вечер, пока Эрик мыл посуду, Хитклиф ел мороженое прямо из банки, а я свыкалась с мыслью, что разболтать секрет, который так долго держишь в себе, на самом деле не так уж страшно. Но мне почему-то хотелось думать, что впервые Джулия приготовила блюдо из яиц в своей парижской мансарде, там, где из просто Джулии родилась та самая Джулия, которой ей и суждено было стать.

Первого января тысяча шестьсот шестидесятого года некий молодой человек, проживающий в Лондоне и состоящий на государственной службе, начал вести дневник. В тот день он описал, как сходил в церковь, где священник рассказывал об обрезании, как после службы он пообедал, и упомянул даже о том, что его жена обожгла руку, подогревая вчерашнюю индейку. В течение последующих девяти лет он подробно описывал каждый свой день. На его памяти был Великий лондонский пожар и великая досада от пережаренного жаркого. Он пересмотрел сотни пьес и даже дал зарок бросить пить, правда, потом передумал. Ел от души — как ни плачевно было положение в стране, на дюжину устриц ему всегда хватало. При этом он много работал и путался с девицами, которые ему это позволяли. И обо всем этом писал в своем дневнике — честно, не стесняясь. Его писанина порой увлекательна, порой откровенно скучна, а временами искрится самой жизнью — он как Сид Вишез среди летописцев семнадцатого века. А потом, тридцать первого мая тысяча шестьсот шестьдесят девятого года, он просто перестал писать, и все.

Кое-кто из блоггеров называет Сэмюэля Пеписа «отцом всех блоггеров», но нам, блоггерам, не свойственно взвешивать слова, поэтому верить этому или нет — вам решать. Да, Пепис фанатично записывал все свои удачи и неудачи, связанные с ремонтом квартиры, и описал даже случай, когда мастурбировал на речном судне. Да, он сидел в пижаме и писал дневник. Всю свою жизнь он бережно хранил все его многочисленные тома и никогда не показывал свои записи ни единой живой душе. В наше время, когда мы пишем о своих проблемах с лишним весом, о любви к вязанию или высказываемся по поводу интеллекта президента, мы все же питаем надежду, что кому-то есть до нас дело, и неважно, кто ты — парень, застрявший в Багдаде, или секретарша из Вашингтона, которой республиканцы платят за секс. Сегодня каждый, у кого есть долбаный ноутбук, может испустить в Интернет свой варварский визг[20], каким бы он ни был. И странное дело, но на каждого, кто высказывается, находится хотя бы несколько человек, кому интересно это читать. Причем вовсе не обязательно, что это родственники.

По-моему, сам факт того, что Сэм Пепис на протяжении девяти лет записывал все, что с ним происходило, наделял эти события особым смыслом или, по крайней мере, делал их единственными в своем роде. Писать о том, как он наблюдал за малярами, которые красили комнату на верхнем этаже, конечно, скучно, однако сам факт того, что он это описал, весьма занятен. А когда он пригрозил убить собаку жены за то, что та наделала лужу на новый ковер, он наверняка устыдился своей злобы, однако, когда мы читаем об этом, запись превращается в смешной случай из семейной жизни, позабавивший не одно поколение. Представьте, если бы Пепис напечатал анонимный памфлет в типографии и раздал бы его на лондонских улицах. Неужели ему было бы неприятно слышать, как какой-то парень в таверне ко всеобщему веселью рассказывает его же историю о кинг-чарлз-спаниеле, нагадившем на королевской барже?

Открывая свою исключительно интересную жизнь и мысли всему миру, испытываешь волнующее чувство опасности от раскрытия тайны. А в Интернете все это происходит намного быстрее, и оттого трепет и волнение усиливаются. Но вот что интересно: написал бы Сэм о своих проделках на судне и драках с женой, будь у него блог, а не тайный дневник? Одно дело — вести хронику своих сексуальных и социальных неудач, чтобы удовлетворить личное стремление к мазохизму, и совсем другое — делиться ими со всем миром. Должен же быть какой-то предел.

Я решила приготовить баварский апельсиновый крем. Хитклиф вообще обожает все со вкусом апельсина. Но меня одолевали сомнения из-за своей проблемы с веществами, требующими загустения. До сих пор из десертной главы я приготовила только крем-брюле, получившееся похожим на суп, и домашний пломбир, который вышел сначала однородным, но жидким, а потом твердым, но комковатым. В состав баварского крема, в отличие от пломбира, входит желатин. Я не знала, хорошо это или плохо. Мысль о том, чтобы преподнести испорченный десерт брату, который с легкостью готовит мороженое в жестяной банке, заставляла меня нервничать.

В субботу, накануне отъезда Хитклифа, меня разбудили стоны Эрика, и я сразу поняла, что сегодня нас ждет один из тех невеселых дней, когда Эрик превращается в нытика. Плохие гены есть у каждого. Проклятием Эрика были периодически возникающие сильные головные боли, из-за которых он не вставал с постели и его сильно тошнило. Не очень-то лестно в этом признаваться, но порой терпение мое просто лопалось. Обращаться к докторам он отказывался, отговариваясь тем, что у него «слабый желудок» или он «перебрал вчера „буравчиков“». Во время таких приступов, помимо нытья и рвоты, Эрик сильно потел, от него плохо пахло, и находиться с ним рядом было ой как невесело. Если бы я когда и решила, что замужество не для меня, то в один из таких вот дней.

Я рано встала, громкость радио и бульканье кофеварки помогали заглушать звуки рвоты. Ровно в восемь позвонила Салли.

— О боже. Я тебя разбудила?

— Нет, я уже на ногах.

— Точно? Неужели я сама так рано встала? В последнее время совсем спать не могу.

— Все в порядке. Читаю газету. А в чем дело?

— Я поговорила с Борисом.

— Что еще за Борис?

— Борис! Тот грузчик из Хорватии.

— Ты вроде говорила, они чехи.