Личный досмотр - Максим Гарин

Он надавил на кнопку так, что побелел сустав пальца, и негромко сказал в микрофон:

— Есть. Выходит из булочной. Сажусь на хвост.

Кряхтя, шипя и ругаясь черными словами от боли в ребрах, он передвинулся на водительское место и запустил двигатель.

...Вернувшись из булочной. Комбат разгрузил сумку и поставил на плиту чайник. Пока чайник сипел и вздыхал на огне, он выставил на стол большую фаянсовую кружку и, не скупясь, засыпал в нее две полные чайные ложки заварки. Залив заварку кипятком, он накрыл чашку блюдцем, располовинил свежий батон, разрезал одну половину вдоль, щедро намазал маслом и проложил сыром. Придирчиво оглядев образовавшийся в результате этих манипуляций чудовищный сэндвич со всех сторон, Борис Иванович не удержался и откусил от него изрядный кусок, не дожидаясь, пока заварится чай. Со вкусом жуя, он подумал, что Подберезский что-то уж очень долго бегает по своим делам. За те два дня, что Андрей прожил в его квартире, Рублев опять успел привыкнуть к тому, что рядом все время есть кто-то живой, и теперь, поймав себя на беспокойстве по поводу долгого отсутствия Подберезского, иронически улыбнулся. «Жениться на нем, что ли? — насмешливо подумал он. — И каждое утро устраивать сцены ревности с мордобоем и ломанием мебели.»

Он не успел до конца продумать эту блестящую мысль, потому что в прихожей вдруг раздалась мелодичная трель дверного звонка.

— Легок на помине, — проворчал Комбат, положил бутерброд на стол и пошел открывать.

Даже не подумав заглянуть в глазок, он распахнул дверь и очень удивился, когда один из стоявших на площадке трех совершенно незнакомых ему мужчин вдруг резко выбросил вперед правую руку, вполне недвусмысленно покушаясь на комбатову челюсть. Борис Иванович отвел удар, и кулак незнакомца с неприятным хрустом врезался в дверной косяк. Незнакомец взвыл и выронил кастет, который с тяжелым глухим звоном упал на кафельный пол лестничной площадки.

Дверной проем ограничивал свободу нападавших, и они предприняли успешную попытку прорваться в квартиру, насев на Комбата всей массой. В руке показавшегося Комбату смутно знакомым узкоплечего субъекта с бесцветной крысиной мордой мелькнул электрошокер. Рублев ударил этого типа по его крысиному личику тыльной стороной ладони, и тот, оскалив мелкие испорченные зубы, головой вперед с грохотом и звоном влетел в ванную. Оттуда донесся придушенный вопль, а в следующую секунду там что-то обрушилось с ужасным шумом.

— Все мне там разворотил, недоносок, — огорченно сообщил Комбат двоим оставшимся на ногах участникам налета.

— Не двигаться! — испуганно завопил один из них, наводя на Комбата пистолет. Он держался позади всех и был как-то неестественно перекошен на левый бок, из чего Комбат сделал вполне логичный вывод, что у него повреждены ребра. — Лицом к стене, руки за голову! ФСБ!

— Да я уж вижу, — сказал Борис Иванович, вдруг узнавший старого знакомого. — Бок побаливает?

Старший лейтенант Пономарев большим пальцем правой руки взвел курок пистолета.

— Сизый, надень ему браслеты! — скомандовал он. — Мешок, где ты там?

Из ванной донесся протяжный стон, и снова что-то загремело.

— Ушибся Мешок, — услужливо пояснил Комбат, на глаз прикидывая расстояние, отделявшее его от старшего лейтенанта.

— Молчать, задержанный, — прикрывая за собой дверь, сказал Пономарь, — Задержанный? — удивился Комбат. — У вас, что же, и ордер есть?

— Обязательно, — нехорошо улыбнувшись, заверил его Пономарь. — Вот он.

И он повертел перед собой пистолетом.

— А, — сказал Комбат, — это мы понимаем. Хороший ордер. Выправлен по всей форме.

— Сизый, мать твою, — прошипел Пономарь, — что ты копаешься? Надень ему браслеты, пока я не шлепнул эту сволочь к чертям собачьим!

Сизый торопливо кивнул и с опаской шагнул к Комбату, продолжая тянуть и дергать застрявшие в узком кармане джинсов наручники. Заминка объяснялась тем, что ему пришлось вынимать наручники левой рукой из правого кармана. Правую руку он держал на отлете, и по лицу его было отчетливо видно, что расшибленная кисть причиняет ему сильнейшую боль. Впрочем, несмотря на боль, Сизый был-таки профессионалом и, вопреки ожиданиям Комбата, подошел к нему не спереди, а сбоку. Когда он сунулся к нему с наручниками, Комбат еще раз взглянул на Пономаря и понял, что в случае чего тот выстрелит не задумываясь и скорее всего не промахнется. Следовало выждать более удобного момента, и Борис Иванович со вздохом позволил защелкнуть у себя на запястьях стальные браслеты.

— Ну, — спросил он, — куда поедем?

— Ха, — сказал Сизый, который почувствовал себя гораздо увереннее, сковав грозного противника, — поедем. Слышь, Пономарь? Он прокатиться хочет!

— Сейчас прокатим, — пообещал Пономарь, продолжая держать Комбата под прицелом. — Включи-ка ему первую передачу.

Сизый медленно двинулся по кругу, меряя пленника с головы до ног оценивающим взглядом, словно выбирая, куда ударить.

— Ну, чего смотришь? — насмешливо спросил Комбат, уже успевший понять, что его никуда не собираются везти. Весь этот, с позволения сказать, арест был просто дешевой комедией, направленной на то, чтобы свести с ним счеты. Ребята явно действовали по собственной инициативе, а значит, с ними можно было не церемониться. — Чего смотришь, спрашиваю? Не бойся, не укушу.

— Веселый, гад, — продолжая шарить по фигуре пленника глазами, сквозь зубы процедил Сизый. — Ничего, сейчас загрустишь.

Он вдруг остановился и нанес короткий режущий удар в солнечное сплетение. Комбат охнул и согнулся пополам. Криво улыбаясь, Сизый подошел к нему вплотную и, схватив за волосы, запрокинул голову кверху.

— Больно? — с издевательским сочувствием спросил он.

— Да не так чтобы очень, — неожиданно ясным голосом ответил Комбат.

Сизый еще не успел ничего понять, а Комбат уже обрушился на его промежность скованными руками.

Сизому показалось, что у него в джинсах со страшным беззвучным грохотом разорвалась осколочная граната, а в следующую секунду почувствовал сокрушительный удар в переносицу и спиной налетел на Пономаря.

Пономарь сделал шаг назад, пытаясь увернуться, но позади оказалась закрытая дверь, и он коротко заорал от нестерпимой боли, когда голова Сизого, показавшаяся ему тяжелой и твердой, как чугунная болванка, протаранила его многострадальную грудную клетку. Пистолет он не выпустил, но теперь от него было мало проку, потому что все тело Пономаря, казалось, превратилось в сплошной комок ужасной боли, и управлять этим комком было превыше его сил.

Шатаясь, он встал с колен и, держась за поврежденный бок, попытался поднять пистолет.

— Экий ты упрямец, — с упреком сказал Комбат и вполсилы ударил его в челюсть. Пономарь молча обрушился в угол, выронив пистолет, и затих там, мучительно пытаясь сообразить, жив он или уже умер.