Лондон - Эдвард Резерфорд

С центурионом было что-то неладно. Теперь Юлий заметил это, хотя и не вполне осознавал, в чем дело. Покуда здоровяк взирал на него сверху вниз, Юлий понял одно: за суровым взором скрывалось что-то еще, потаенное. Не то чтобы деловые интересы являлись для такого человека чем-то необычным. Легионерам платили щедро, и не приходилось сомневаться, что центурион рассчитывал, когда выйдет в отставку, стать солидным купцом, а то и землевладельцем. Пока же его обязанности в столице имели в основном представительский характер – вкупе с мелкой фискальной деятельностью. У него было время сделать вложения. Однако по мере того, как он говорил, Юлий все больше уверялся в правильности первого впечатления: центурион не так прост, как кажется. Грубый солдафон полон загадок. Возможно, они касались ложи Митры; возможно – чего-то иного. Оставалось только гадать.

Юлий отвечал на вопросы с некоторой нервозностью. Старался подать себя получше, даже испытывая неловкость. Понять, какое он производил впечатление, было невозможно. Но вот наконец центурион кивнул его отцу.

– Похоже, с ним все в порядке, – заметил он и улыбнулся. – Надеюсь, ты еще приведешь его в ложу. – (Руф зарумянился от удовольствия.) – В том, что относится к нашим речным делам, я удовлетворен. Но ему придется работать с моим подручным. – Он огляделся в легком нетерпении. – Да где же он? Ах да. – Он снова послал улыбку. – Побудьте здесь, я схожу за ним.

И он отошел к каким-то людям, сокрытым тенью.

Руф сиял, довольный отпрыском.

– Великолепно, мой мальчик. Ты принят, – шепнул он.

Отцу казалось, что в этот вечер исполнялись все его желания. А потому его удивило и слегка озадачило выражение лица Юлия, далекое от восторга и сменившееся потрясением и ужасом. Что за ерунда?

Когда центурион вернулся, Юлий увидел с ним того самого подручного. И хоть на миг он внушил себе, что это невозможно, сомнений не осталось, когда те приблизились. В приглушенном храмовом свете, с улыбкой на синюшном лице, перед ним стоял мореход – муж Мартины.

Луна взошла и была в четверти; отец и сын возвращались домой. Руф пребывал в приподнятом настроении. Да, нет ничего лучше отцовской гордости, думал он. На дочь он давно махнул рукой, но теперь, с таким сыном, мог искренне считать себя молодцом.

Центурион принял мальчика. И мореход сказал, что тот ему понравился.

– Ты будешь обеспечен на всю жизнь, – довольно заключил Руф.

Он не видел большого вреда в том, что сын погрузился в некоторую задумчивость.

На самом деле в голове Юлия царил хаос. Центурион не узнал его, и он должен благодарить за это богов. Но как быть с мореходом? У Юлия сложилось впечатление, будто тот вернулся только что, но он не посмел спросить. Успел ли он побывать дома? Не видел ли письма? Должен ли Юлий предупредить Мартину, чтобы сожгла его послание? Сейчас старик небось уже на полпути к своему жилищу.

Что же касалось их интрижки, то, даже если тот оставался в неведении, вправе ли Юлий мечтать о связи с женой человека, от которого отныне зависела его деловая карьера? Абсурд!

И все же. Он думал об этом теле, вспоминал изящную походку. Шагая вперед, он продолжал размышлять.

В доме, когда они прибыли, царила темнота. Мать и сестра легли спать. Отец с чувством пожелал ему спокойной ночи и удалился. Юлий присел, осмысливая события дня, но так и не пришел ни к какому выводу. Поняв, что устал, он решил тоже лечь.

Прихватив маленький масляный светильник, он отправился в свою комнату и уселся на постель. Разделся. Прежде чем лечь, пошарил под кроватью в поисках драгоценного мешка, зевнул. Затем нахмурился.

И, смутно досадуя, он слез с ложа и опустился на колени. Сунул руку подальше, сдвинул ящики. Потом поставил светильник на пол и уставился под кровать, не веря глазам.

Мешок исчез.

Фигура быстро перемещалась во мраке. На южном берегу реки горели немногочисленные огни. Перейдя через деревянный мост, человек прошел еще немного на юг мимо большой таверны для прибывающих странников и дальше, мимо бань, после чего свернул направо в проулок. Здесь, в отличие от улиц Лондиниума на другом берегу, щебеночное покрытие имела лишь главная. А потому его ноги, обутые в сандалии, бесшумно шагали по грязи. Голова скрывалась под накидкой.

Дойдя до знакомого домика, человек помедлил. В призрачном лунном свете белела штукатурка. Входная дверь, как он знал, должна быть заперта. Окна закрыты. Однако сзади имелся дворик, куда он и проскользнул.

Из будки выскочила собака, залаяла, но успокоилась, узнав хозяина. Стоя в тени, мужчина и собака какое-то время ждали, но ничто не нарушало покоя. Тогда скрытая под плащом с капюшоном фигура взобралась на бочку для дождевой воды и с поразительной ловкостью переметнулась на плиточную стену, тянувшуюся вдоль дворика до дома. На крыше косой свет луны порождал по краям терракотовых черепичных плиток удлиненные тени, создававшие причудливый геометрический узор, покуда человек проворно шел по стене к темному квадрату окна с распахнутыми деревянными ставнями.

Мореход бесшумно проник в дом и добрался до двери, за которой спала Мартина.

Его уже месяц мучили подозрения. Трудно сказать почему – имелось нечто странное в поведении молодой жены, в ее отрешенности, в легком колебании, с которым она предавалась любви. Сущие пустяки, другой бы не обратил внимания. Но его мать была гречанкой, и от нее он еще в детстве напитался чувством неистового, гордого владетельного господства, которое тайно руководило им во всех делах как с мужчинами, так и с женщинами. «В плавании он шелковый, – отзывались о нем спутники, – но, если его надуешь, он возжелает крови».

Мореход не думал, что жена ему изменяла. Пока еще нет. Но он решил убедиться наверняка, а потому прибегнул к старинной хитрости женатых мужчин и притворился, будто в отъезде.

И вот он осторожно отворил дверь спальни.

Мартина была одна. На кровать ложился слабый лунный свет. Одна грудь осталась непокрытой. Он посмотрел и улыбнулся. Замечательно. Она не обманывала. Он наблюдал за ее тихим дыханием. Ничто не указывало на присутствие в доме посторонних. Все было в порядке. Бесшумно, как кошка, коренастый хозяин дома обошел комнату, поглядывая походя на Мартину. Может, устроить приятный сюрприз и нырнуть под бочок? Или убраться восвояси и последить еще одну ночь? Он обдумывал и то и другое, когда заметил на столике у кровати клочок пергамента. Подобрав его, подошел к распахнутому окну.

Света ущербной луны хватило, чтобы прочесть послание Юлия. Подпись ничем не выдала отправителя, но это не имело значения, так как в записке указывались время и место. Он аккуратно положил письмо и покинул дом.

Мать Юлия в кои-то веки действовала с примечательной расторопностью.

Толстуха не видела солдат. Когда те прибыли, она спала и побрела домой, как только обнаружила, что лавка опустела. Пришла поздно. Материнские подозрения были вызваны именно этим поздним приходом вкупе с некоторой странностью в поведении Юлия. Парой лишних затрещин ей удалось вытянуть из толстухи, что мужчины поставили ее караулить появление солдат. Но после этого у женщины не осталось сомнений. «Этот Секст втянул его в неприятности», – пробормотала она.