Малой кровью - Виктор Павлович Точинов

стреляли, и вторая полубатарея замолчала, лишь с дальнего конца острова продолжали бабахать 76-миллиметровки.

— Вставай, погляди! — потряс его за плечо Гонтарь. — Подбили гада, дымит!

Яков поднялся на ноги, щель была неглубокая, по грудь (да и такую пока выдолбили в граните, небось намахались бойцы ломами до кровавых мозолей).

Самолеты улетали на север, казались маленькими и безобидными пятнышками в небе. За одним действительно протянулась дымная полоска, но ни падать, ни хотя бы снижаться самолет явно не собирался. Может дотянуть до Финляндии, до нее четверть часа лету самое большее.

— Хейнкели, мать их в задницу, сто одиннадцатые, — уверенно заявил Гонтарь (и когда только успел разглядеть?). — Две пары, и заметь, как нагло прилетели — среди бела дня, без прикрытия. А где наши истребители, интересует знать?

— Нашим не успеть, до финского берега ближе. Оттого и строят здесь, на острове, аэродром, думаю.

— Эй, вылазьте из щели, тараканы! — позвал их чей-то голос, причем без малейшего уважения к без пяти минут лейтенантам. — Переезжать будем, всем повкалывать придется.

Через час, когда убедились, что второй волны налета не будет, полубатарея и в самом деле сменила позицию. Дело нехитрое, пушка 61-К быстро приводится из боевого положения в походное и обратно. Но имелась одна тонкость: ввиду небольших расстояний на острове штатных «полуторок», служащих для перевозки расчета и буксировки орудия, в дивизионе не было. Три километра пришлось катить пушки вручную, или, как попросту, по-деревенски выразился Гонтарь: «на пердячей тяге». А 37-миллиметровка только со стороны выглядит изящной, словно рапира, а так-то в ней вместе с четырехколесным лафетом две тонны веса. По идеально ровному шоссе катить вручную не проблема, но тянувшаяся через лес дорога была от идеала далека, а в одном месте шла в гору, ладно хоть уклон был невелик.

В общем, намаялись, пока перебазировали орудия, боекомплект и все остальное хозяйство. Про канувший обед не вспоминали, не до того. А за ужином узнали, что их курсантский взвод потерял троих убитыми и двоих ранеными.

* * *

Начавшись с места в карьер — в первый же день бомбежка — затем война какое-то время обходила остров Гогланд стороной. День проходил за днем, тревоги случались, но исключительно учебные, — Петренко гонял дивизион в хвост и в гриву, майору не слишком понравилось, как отработали подчиненные во время налета немцев. И меткость стрельбы оставляла желать лучшего, и работа заряжающих — одно из 37-миллиметровых орудий на время прекратило стрельбу из-за того, что боец не той стороной вставил обойму, а на второй полубатарее такой казус произошел дважды.

Петренко командовал, оставаясь все в той же должности зама, а вот подполковник Брагин исчез непонятно куда, хотя вроде бы суда возле острова в последние дни не швартовались. Как в воздухе растворился. Никого пропажа командира дивизиона не расстроила — не бродит под мухой, разносы самодурские не устраивает, ну и славно.

Курсанты продолжали обучение, хотя настроение у всех было уже чемоданное. Однако в штабе бригады о них словно позабыли. Либо бригадное начальство посчитало, что война не помешает закончить подготовку будущих лейтенантов, пусть уж доучатся, где начали. Лишь раненых вывезли — причем ночью и на специально прибывшем скоростном торпедном катере. Дневные плавания по заливу стали небезопасными, тем более на тихоходных судах вроде достопамятного «парома».

Так, в относительной тишине и спокойствии, завершился июнь. А в ночь на второе июля война напомнила о себе. Яков проснулся от грохота, и многие соседи по казарме тоже. Бомбежка? А почему не играют тревогу? Где были их «слухачи»?

За окном серел полумрак «белой ночи», и не доносилось оттуда никаких звуков, свидетельствующих о том, что над островом кружат самолеты.

Снова грохнуло, да так, что звякнули оконные стекла. Почти без паузы — еще раз.

«Батарея!» — сообразил Яков. Видно, немецкие корабли показались в зоне досягаемости бронебашенной батареи, а она швыряет «чемоданы» почти на тридцать километров. 305 миллиметров — калибр внушительный, остров аж вздрагивает от выстрелов громадных орудий, у которых один лишь ствол полсотни тонн весит.

Через две ночи история повторилась. Крупнокалиберные пушки вновь вступили в бой, и на этот раз стреляли дольше, сделав около дюжины выстрелов. Никто, разумеется, курсантам не докладывал, по каким целям шла стрельба, удалось ли их поразить. Можно было лишь догадываться, что моряки-артиллеристы насолили-таки немцам, потому что через сутки состоялся авианалет. Такой, что стало ясно: лихой наскок четырех «Хейнкелей» в первый день войны был не более чем разведкой боем. Проверить, в каком состоянии и на что способна ПВО Гогланда, — других задач перед германскими летчиками не стояло, свои бомбы они сбросили абы куда.

А в ночь с пятого на шестое июля за остров взялись по серьезному. Налет был в две волны, и участвовали в нем несколько десятков самолетов.

Батареи зенитчиков оказались под ударом, и Якову теперь не пришлось весь бой провести в узкой гранитной щели. Вылез и подменил заряжающего, когда тот не разминулся с осколком. И, странное дело, — наверху куда опаснее, чем в щели, но тогда, в первый раз, когда всю вражескую атаку провел в укрытии, было гораздо страшнее. Если голова и руки чем-то заняты, пугаться и паниковать некогда.

Кажется, не опозорился, — не слишком мешкал и обойму не той стороной в орудие не вставлял. Один раз, правда, чуть не ошибся по запарке, метнулся к ящику со снарядами, но был вовремя остановлен: не тронь, дескать, в том лежат бронебойные.

Позже, когда все закончилось, когда смолкли зенитки и погасли шарившие по небу прожекторы, Яков вспомнил свою оплошность и спросил у Гонтаря:

— Как думаешь, зачем здесь бронебойные? Немцам танки на остров десантировать себе дороже выйдет.

Гонтарь ответил не сразу. Он задумчиво изучал штабель мешков с песком, прикрывавший с левого фланга позицию, заменяя полагавшийся бруствер, тот не позволяли возвести особенности местной почвы. Досталось штабелю немало, мешки были посечены осколками, у основания штабеля желтели кучки выпавшего песка. Яков посчитал, что понял, о чем призадумался приятель. Любой из остановленных этой хилой преградой осколков мог стать для Гонтаря последним, его место в сегодняшнем бою было как раз у крайнего левого орудия.