Приют для бездомных кактусов - Сухбат Афлатуни

было никогда людей. Такая тишина – голова кружится.

– Может, мы первые. Первые люди.

– Давай будем играть, что ты Адам, а я – Ева.

– Давай (зевнул).

– Хочешь, я тебе дам яблоко?

– Хочу.

(Роется в рюкзаке. Поднимает расстроенное лицо.)

– Должны быть яблоки, целый пакет. Мать положила, я еще ей: не надо.

– Смотри, что это…

Старик шел к ним.

Каракалпак или казах, в американской военной форме. Очень грязной.

– Хелоу! Хелоу! Американ?

Вытянул правую руку в «хайле».

Узнав, что не американцы, расстроился.

– Американцы – люди. Американцы – хлеб. Американцы – орднунг, орднунг!

– Что? – переспросила Жанна.

– Орднунг.

Беззубо дожевав яблоко (нашлось, угостили), представился:

– Михаил Горбачев.

Его звали «Горбачев». Или «Михаил Сергеич». Как кому нравилось.

Возник он, как и всё на острове. Из пустоты. Из ветра-шалуна. Из капсулы с порошком сибирской язвы (возможно, несуществующей).

Говорили, он был конюхом. На остров сотнями доставляли лошадей, для испытаний. Говорили, что летом, когда проводили эти испытания, в воздух поднимался самолет и сеял с небес болезни и смерти. Тогда Горбачев выпускал лошадей, распахивая дверь конюшни. И табун мчался. На волю. По пылающему песку. Тень самолета скользила по лошадиным спинам. А Горбачев захлопывал дверь и принимал меры личной безопасности.

Кремировал мертвых лошадей уже не он. Были для этого на острове специальные люди.

Другие говорили, что он пришел на остров после того, как контингент исчез, передислоцировался, поднялся солевым вихрем и унесся в сторону России. Оставили почти всё. Говорили, что тогда на остров потянулись рыцари удачи. Не боявшиеся смерти, которая не передислоцировалась вместе с контингентом, а задержалась. Лежала рядом, в капсулах с язвой под землей, в комнатах с заваренными дверьми. В свалке манекенов с гнущимися руками и ногами. Рыцари удачи быстро брали то, что можно было взять (можно было – всё), и уходили.

Но Горбачев остался. Наверное, хотел унести с собой весь остров. И не мог. Остров не помещался – ни в кармане красноармейских галифе, ни (после короткого пребывания американцев) в пятнистых бриджах.

Горбачев стал хозяином острова.

Питался он остатками тушенки. Иногда охотился.

С редких гостей собирал дань. Сигаретами, жратвой, душевным разговором.

Голос матери:

– Доченька, если ты так решила, поезжай в эту Францию, попытай счастья. Может, встретишь там хорошего человека. Бизнесмена. Если хочешь, мы новый холодильник продадим, будем всё в старый класть, в нем тоже немножко холодно. Это тебе будет и на билет туда, и на приданое. Тебе двадцать пять, у меня в твои годы уже и семья была, и диплом о высшем образовании!..

– Товарищи! К выводу о необходимости перестройки нас привели жгучие и неотложные потребности!

Он шел за ними, не отставая. Как преследователь. Как экскурсовод.

Девушка понравилась ему. На острове не было женщин. Остров был мужским. Но когда-то они здесь были. Был их барак. В одном из корпусов он нашел гинекологическое кресло. Сдул с него песок и уселся. Хотел отдохнуть в нем. Отдохнуть, побыть женщиной. Один раз в жизни он уже был женщиной, на комсомольской стройке. Но это было нехорошо, и сидеть потом больно было. Всю остальную трудовую жизнь он был мужчиной, и это тоже было иногда нехорошо, хотя по-другому. Он устроился на кресле и растопырил ноги в бриджах. Если вернутся его американские друзья, надо будет попросить организовать женщину. Им раз плюнуть, с их-то долларами.

Жан Горбачеву не понравился. Жана нужно было убрать, завести во второй корпус и забыть там. Потом остаться наедине с девушкой. Ему нравилось, как она ходит, как вертит задом, как говорит на разных языках.

Всё очень просто.

Когда Николь наглоталась этой гадости и перестала его доставать, дергать и раздражать (совсем перестала), Жан подошел к карте и ткнул пальцем.

Палец попал в море.

В маленький остров. Карта была старая. Потом оказалось, море почти высохло, а остров успел стать полуостровом. Но название осталось. Остров Возрождения. Оно понравилось Жану. Он сходил на могилу Николь, покурил, заказал билеты. Прямо с кладбища, по мобильнику. Лететь надо было на край света. Точнее, в середину света. В самую середину света (материка). Что еще лучше, чем край. Край оставляет надежду, а надежда – это лишнее, господа, совсем лишнее.

Когда они приехали туда и вышли из машины в пустоту, он спросил ее: «Это точно остров Возрождения?» Сначала водителя, потом ее.

Картина «Материнство». Женщина, ребенок. Она склонилась. Он задумался. Штанишки спущены, струйка шуршит в землю. Она (мать) поддерживает ему его. Направляет. Чтобы не облил штанишки. Стирать-то ей. Жан поднял голову. Шея матери, ее подбородок. Мать большая, широкая, как карта мира. Пахнет молоком, жареными каштанами. Еще она любила делать покупки. После каждой неудачи возвращалась заплаканная, с тонной ненужных коробок. Особенно если кто-то умирал. После смерти Шарля приобрела в кредит стиральную машину. У нее уже были две стиральные машины, в которых она хранила яблоки и всякую ерунду. Белье отдавала в прачечную. А он, ее сын, заглушал всё путешествиями. Смерть – путешествие, еще смерть – еще путешествие. Когда умерла мать, палец уперся в Галле, Германия. Он прожил там две недели, на колбасной диете, запивая редкие вечерние вылазки пивом. Лечение скукой помогло, он вернулся в офис с сухими глазами и улыбкой.

Ну вот и всё. Она помогает натянуть штанишки. Потом они идут по побережью, переглядываясь, словно сообщники.

– Алло?.. Алло… Яночка? Ой, привет! Привет, солнышко, говори быстро. Не, всё нормально. Нет, нормально, уже на острове. Что? Нет, нормально говорю. Да ты че? Нет… нормально вроде… Ну не знаю… Точно, да? Ну тогда не знаю. Не, ну я поняла, я просто подумала, что он просто это… Ну как у них бывает, знаешь… А если он так, то я не знаю… Ну, как ты говоришь, что он это. Ну ты точно? Да я знала, говорю тебе. Ну еще тогда знала. Да, тогда. Ну просто думала, что… Да. Почему я не сказала?! Сказала. Хотела сказать. Да. Нет. И сказала. Кому сказала? Тебе. Тебе сказала. Алло? Что? Алло, алло… Извини, связь прерывается… (Нажимает на кнопку.) Совсем прервалась… Сучка. (Прячет мобильный, поправляет волосы.) Завидует! Сама мне его дала, сама делает, чтобы всё испортить. Нет… Ну вот я хочу спросить, ну вот почему так, а? Почему одним – всё в жизни, а мне только этого наркомана, а? Я что, лысая, а? Я же жизни просто хочу, человеческой жизни… замуж хочу, да… Родители пенсионеры, у отца почки, умрут, кому я буду одна нужна? Я же