Боярская честь - Юрий Корчевский

— Что за деревня? В какую сторону? Мне посмотреть надо, не свистульку глиняную на торгу покупаю.

— Оно, конечно, кто же будет не глядя? Я тут даже нарисовал грамотку.

Степан полез за отворот кафтана, достал кусок пергамента. Я взял, развернул. А неплохо нарисовано: деревня, границы земельного участка, река, дорога на Новгород за границей участка.

— Как деревня-то хоть называется?

— Смоляниново — неуж не написано? Ну, я ему волосья с башки повыдираю, — погрозился кому-то Степан.

Меня разобрал смех. Наверняка над рисунком корпел весь день писарь, что не получит за свой труд и гроша ломаного, да ещё и волосья грозят выдрать.

— Вот что, Стёпа. Возьму-ка я грамотку эту да завтра же и съезжу в деревню, на месте осмотрюсь.

— А как же без этого, обязательно надо посмотреть. Кафтан покупаешь, так и то сукно щупаешь, а тут — деревня с землицею.

Я пообещал по приезде навестить Степана — на том и расстались.

А уже утром я вскочил на коня и помчался осматривать будущее приобретение. Тридцать вёрст — это до вечера, ещё день — осмотреть всё, и день на обратную дорогу.

К вечеру, усталый и пропыленный, я едва нашёл съезд с тракта к Смоляниново. Начинало темнеть, и я постучал в ворота — надо было где-то переночевать. Калитку открыл крестьянин. Одеждою — нищий: рваная, старая одежда, поношенные лапти. Сговорились мы с ним быстро, и я ночь провёл на узкой лавке, едва не свалившись во сне.

Утром отдал за ночлег медную полушку. Договорился, что крестьянин за полушку покажет землю.

— Хороший хозяин раньше в деревне жил, справный. А как умер — всё прахом пошло. Зерна сеять нет, живность почти всю поели, чтобы с голоду не сдохнуть. Ремёсел в деревне нет, так и живём, — жаловался мужик.

Я пешком, в сопровождении селянина, обошёл угодья. Поля заросли сорняками, но, приложив усилия, всё можно было поднять. Речка под боком, лесок небольшой по соседству — места красивые. Деревня только убогая.

Я обошёл все избы. Из работников — только четверо мужиков, остальные — дети, старики, женщины. И во всех избах — нужда и бедность. Всё-таки я решил: буду брать. Землю ещё прикуплю — потом, остальное хозяйство налажу. С тем и отбыл.

И закрутилось — завертелось… Степан свёл меня с дьяком; за солидную мзду, да уплатив недоимку, да отвалив немалые деньги в казну за землю и двадцать душ крепостных, я получил к исходу месяца купчую.

Всё, с этого дня я — самый настоящий боярин, с землёю и двадцатью душами крепостных, за которых в ответе только перед Господом. Могу уморить голодом, могу запороть до смерти, только не для того я покупал деревню и землю, чтобы всё привести в упадок. И без меня всё едва дышало.

Вложить придётся немало, но я уже чувство-зал ответственность за этих людей.

Теперь можно посещать боярское собрание, показываться в свете — надо примелькаться. А допрежь — заняться деревней. Сейчас средина лета, сеять что-либо уже поздно, а вот домишки подправить, ремесло дать в руки, а с ним и заработок холопам — в самый раз.

Моё приобретение скромно отметили в домашнем кругу. Елена за прошедшее время — с тех пор, как я стал боярином, слегка изменилась — построжела, что ли? Ну как же — новоявленная боярыня — хорошо, что не Морозова.

Я отдохнул от беготни и суеты пару дней, а потом засобирался в свою деревню.

Конечно, пока бумаги о покупке земли боярином Михайловым дойдут до Москвы, времени пройдёт много. Государева машина работала медленно, но верно. И наступит пора, когда на смотр придётся выставить ратников — как писано в указе, «конно и оружно». С моих земель потребуется выставить трёх человек. Ну, один — это я, так ещё двух боевых холопов надо где-то брать.

Поразмыслив, я пошёл на торг. Во-первых, попробую купить пленников, что попали в рабство. Кого-то возьму в работники, на землю — из бывших крестьян, а если найду шустрых, их можно и в боевые холопы записать.

На торгу рабов продавали — не сказать, что торговля людьми была на виду, но она существовала. Мне никогда раньше людей покупать не приходилось, потому и опыта не было.

В самом углу, у двух бревенчатых сараев и располагался пятачок, где торговали пленными. Всякие люди попадали в плен — литвины, из Великого княжества Литовского, для которых русский язык был родным, татары — казанские и крымские, шведы в исчезающе малых количествах; были и русаки, попавшие в рабство за неотданный долг и прочие прегрешения.

Подойдя к пятачку, я увидел выставленных на продажу людей. У всех на ногах были цепи.

Меня интересовали мужчины. Поскольку покупателей на столь экзотический товар не было, сразу подошли два продавца и стали расхваливать свой товар.

— Погляди, какой он молодой и сильный.

— Нет, ты мой товар погляди: девушка — как наливное яблочко, будет ласковой наложницей.

— Уважаемые, — встрял я, — дайте сначала самому осмотреть людей и поговорить с ними — постойте в сторонке.

Продавцы недоумённо переглянулись.

— Чего с ними разговаривать?

Однако препятствовать мне не стали.

Я подошёл к мужику крестьянского вида.

— Ты кто?

— Крестьянин.

— Откуда?

— С Вологодской губернии, хозяин за недоимки продал.

Мужик потупился.

— Работал, что ли, плохо?

— Да как долг отдашь? Зерно под урожай брал, только засуха случилась.

— Будешь у меня работать?

— Ну, ежели по-человечески относиться будешь.

— Семья есть ли?

— Как не быть — жена, детки.

— Беру.

Я подошёл к следующему.

— Ты кто?

— Гончар.

— Откуда?

— Литвин.

— Если дам мастерскую, будешь заниматься своим делом?

— Буду.

— Беру.

Так я обошёл весь ряд. Когда выбрал молодого парня, тот с тоской глянул на стоявшую рядом девушку.

— Кто она тебе?

— Сестра.

— Хорошо, беру обоих.

Я торговался с продавцами, сбивая цену, и в итоге мне удалось сэкономить несколько рублей.

Когда купленные люди уже двинулись за мной, я увидел сидящего у сарая мужика самого страшного вида, закованного кандалами по рукам и ногам. Лицо его заросло волосом, лишь только глаза виднелись. Мужик был здоров, как бугай — через ветхую одежду проступали мышцы.

Я спросил у продавца:

— Это ещё что за зверь такой? За что его в железа заковали?

— Беглый. Силён, как бык, только уж своенравный очень, прежнего хозяина чуть не зашиб. Не берут его — как только узнают о предыдущем владельце, отказываются. Мы уж хотим его татарве, в Крым продать. Там его живо обломают.