Пан Володыевский - Генрик Сенкевич

Володыёвский придвинул стул поближе и уселся на краешек.

Прошла еще минута, показавшаяся вечностью; Володыёвский молчал и шаркал ногами от волнения, пряча их под стул, да усы у него вздрагивали. Кшися отложила шитье и подняла на него глаза; они глянули друг на друга и в смущении потупились…

Когда Володыёвский снова взглянул на Кшисю, лицо ее освещало заходящее солнце, и она была чудо как хороша. Завитки ее волос отливали золотом.

— Покидаете нас, сударь? — тихо спросила она Михала.

— Что делать?!

И снова наступило молчание, которое нарушила Кшися.

— Я уж думала, вы сердитесь на меня, — тихонько сказала она.

— Жизнью клянусь, нет! — воскликнул Володыёвский. — Коли так, я бы и взгляда вашего не стоил. Но клянусь, не было этого!

— А что было? — спросила Кшися, подняв от шитья взгляд.

— Вы знаете, сударыня, я всегда правду говорю, любой выдумке ее предпочитая. Но каким утешеньем были для меня ваши слова — этого выразить не сумею.

— Дай бог, чтобы всегда так было, — сказала Кшися, сплетая руки на пяльцах.

— Дай бог! Дай бог! — отвечал пан Михал с грустью. — Но пан Заглоба… как на духу говорю вам, сударыня… пан Заглоба сказывал, что дружба с лукавым племенем многие опасности таит. Она подобна жару в печи, что лишь подернут золою, вот я и поверил в опытность пана Заглобы, и — ах, прости, сударыня, простака солдата, кто-нибудь наверное поискусней бы фортель придумал, а я… я пренебрегал тобою, хотя и сердце истекало кровью, и жизнь не мила…

Сказав это, пан Михал зашевелил усиками с такой быстротою, какая и жуку недоступна.

Кшися опустила голову, и две крохотные слезинки одна за другой скатились по ее щекам.

— Коли вам, сударь, так покойнее, коли родственные мои чувства для вас помеха, я их от вас скрою.

И еще две слезинки, а за ними и третья блеснули в ее взоре.

Но этого зрелища пан Михал не мог вынести. В мгновенье ока он оказался возле Кшиси и взял ее руки в свои. Пяльцы покатились с колен на середину комнаты; рыцарь не обращал на это никакого внимания; он прижал к губам теплые, нежные, бархатистые руки и повторял:

— Не плачь, душенька! Умоляю, не плачь!

Она обхватила руками голову, как это бывает в минуты смущения, но он все равно осыпал их поцелуями, пока живое тепло ее лба и волос окончательно не лишило его рассудка.

Он сам не заметил, как и когда губы его дотронулись до ее лба, и стал целовать его все горячее, а потом коснулся заплаканных глаз, и тут голова у него пошла кругом, он прикоснулся к нежному пушку над ее губами, и уста их соединились в долгом поцелуе. В комнате стало совсем тихо, только часы по-прежнему важно тикали.

Неожиданно в передней послышался топот ног и звонкий голос Баси.

— Ох мороз! Ну и мороз! — повторяла она.

Володыёвский отскочил от Кшиси, словно испуганный тигр от жертвы, и в ту же минуту в комнату ворвалась Бася:

— Ох мороз! Ну и мороз!!!

И вдруг споткнулась о лежавшие посреди комнаты пяльцы. Остановилась и, с удивлением поглядывая то на пяльцы, то на Кшисю, сказала:

— Что это? Это вы заместо снаряда друг в дружку кидали?

— А где тетушка? — спросила панна Дрогоёвская, стараясь унять волнение в груди и говорить как можно спокойнее и натуральнее.

— Тетушка из саней выбираются, — тоже изменившимся голосом отвечала Бася.

Подвижные ее ноздри раздувались. Она еще раз глянула на Кшисю, на пана Володыёвского, который за это время успел поднять пяльцы, повернулась и выбежала.

Но в эту минуту в гостиную величественно вошла пани Маковецкая, сверху спустился пан Заглоба, и они повели разговор о супруге львовского подкомория.

— Я не знала, что кума пану Нововейскому крестной матерью доводится, — говорила тетушка, — да он, должно быть, открылся ей во всем. Басе покою не давала — все о нем да о нем.

— Ну а Бася что? — спросил Заглоба.

— А что там Бася! Как об стенку горох. Говорит: «У него нет усов, у меня разума, поглядим, кто скорей своего дождется».

— Знаю, за словом в карман она не полезет, но что там у нее на уме? Ох и хитрое племя!

— У Баськи что на уме, то и на языке. А впрочем, я вашей милости говорила, не почуяла она еще божьей воли. Кшися — статья особая.

— Тетенька! — неожиданно подала голос Кшися.

Но дальнейший разговор прервал слуга, объявивший, что кушать подано.

Все пошли в столовую, только Баси не было.

— А где же барышня? — спросила хозяйка слугу.

— Барышня на конюшне. Говорю ей, ужинать пора, а она в ответ: «Сейчас» — и на конюшню бегом.

— Или стряслось что? Такая веселая была! — сказала пани Маковецкая, обращаясь к Заглобе.

— Пойду приведу ее! — сказал маленький рыцарь, чувствуя укоры совести.

И поспешил на конюшню.

Бася и в самом деле была там: сидела у дверей на охапке сена. Задумалась и не заметила, как он вошел.

— Панна Барбара! — сказал маленький рыцарь, склоняясь над ней.

Бася вздрогнула, будто очнувшись, и подняла на него глаза, в которых Володыёвский, к своему великому удивлению, увидел две большие, будто жемчуг, слезы.

— О боже! Что с тобой? Ты плачешь?

— И вовсе нет! Вовсе нет! — вскочив, воскликнула Бася. — Это с мороза!

И рассмеялась, но смех ее звучал ненатурально.

А потом, желая отвлечь от себя внимание, показала на стойло, где стоял жеребец, подарок Володыёвскому от гетмана.

— Ты говоришь, сударь, что к этому коню и подойти нельзя? А ну поглядим!

И прежде чем Михал успел ее остановить, вошла в стойло. Жеребец тут же взвился на дыбы, забил копытами, прижал уши.

— О боже! Да он убьет тебя, панна Бася! — воскликнул Володыёвский, вбегая вслед за ней в стойло.

Но Бася бесстрашно хлопала коня по холке, повторяя:

— Ну и пусть! Пусть! Пусть убьет!

А конь, повернув к ней морду с дымящимися ноздрями, тихонько ржал, будто радуясь ласке.

Всю ночь Володыёвский не сомкнул глаз, все прежние страдания казались ему ничтожными. Он корил себя за измену умершей, память о которой так чтил, и за то, что дурно поступил с живою, вселил в ее душу надежды, злоупотребил дружбой, поступил как человек без чести и совести. Другой и думать забыл бы о поцелуе, ну, может, вспомнил бы эту историю, лихо покручивая ус; но пан Володыёвский, как всякий человек, потерпевший в жизни крушение, после смерти Ануси сделался очень щепетилен. Что ему было делать? Как поступить?