Иероглиф смерти - Антон Грановский

Глеб покачал головой:

– Это еще не все. Мне нужен аванс.

– Что?

– Аванс, – повторил Корсак. – «Часть суммы, обязательной к платежу, выплачиваемая работнику до начала работ».

Главный редактор откинулся на спинку кресла и, сцепив пальцы, сложил руки на груди. Некоторое время он с язвительной иронией разглядывал Глеба, а потом проговорил:

– И сколько ты хочешь, Норман Мейлер?[3]

– Четыре тысячи.

– Четыре тысячи… – Турук вздохнул. – Скажи-ка мне, Корсак, тебя еще не тошнит от собственной алчности?

– Пока нет. А думаете, уже пора?

– Давно пора, Корсак, давно пора. – Главред снова вздохнул. – Ладно, вымогатель, будет тебе аванс. Теперь все?

– А как насчет извинений?

– Если хочешь – встану перед тобой на колени. Только с моим артритом я вряд ли снова поднимусь на ноги.

– Что ж, будем считать, что извинение принято, – сказал Глеб. И пробормотал в сторону: – И в кого я такой добрый?

Усмехаясь, он собрал со стола фрагменты костей и запихал их в свою объемистую холщовую сумку.

– Держи меня в курсе расследования, – сказал Турук.

– Постараюсь.

Корсак поднялся с кресла, сделал что-то вроде насмешливого реверанса и вышел из кабинета – так же стремительно, как в него вошел.

– Веревки из меня вьет… – проворчал Турук, возвращаясь к чтению бумаг, разложенных на столе. – Сукин сын.

Вопреки утверждению главреда Турука, Глеб Корсак не был алчным человеком. Он любил комфорт, любил тратить деньги на вкусную еду, приличную выпивку, отличные концерты и путешествия, но сам по себе процесс накопления денег никогда его не захватывал, и в роскоши он особого толка не видел. Глебу хватало самого необходимого. Правда, перечень необходимых вещей Глеба кому-то мог показаться слишком обширным, но у каждого свои потребности.

Глеб зашел в редакционное кафе, чтобы пропустить чашку-другую эспрессо и выкурить пару сигарет. А заодно – обдумать стратегию дальнейших действий. Подумать тут и правда было о чем. Прежде всего надо решить – следует звонить ментам прямо сейчас или лучше отложить звонок до лучших времен?

Как только он притащит кости-послания в ближайшее отделение полиции, у него тут же их изымут как вещдоки, и больше он их никогда не увидит. Сыскари, конечно, пообещают ему «максимальное сотрудничество», а потом попытаются его продинамить. Но вряд ли им это удастся. Он ведь не просто журналист, он фигурант этого дела. А значит…

Глеб одернул себя.

«Господи, о чем я думаю? Ведь никакого дела еще нет».

Однако интуиция подсказывала Глебу, что он на правильном пути. Для начала следует хорошенько прощупать почву. Узнать, нет ли в производстве дела, связанного с вырезанными человеческими костями.

У Корсака, как у любого ушлого журналиста, были приятели в МУРе и в ГИЦе[4]МВД России. Один из них был должником Глеба. Этому-то парню и решил позвонить Корсак, дабы получить необходимую информацию. Но сначала нужно было переговорить с Осей Брилем. И Корсак взялся за телефон.

– Бриль, ты продал машину?.. Так я и думал. Знаешь, как это называется? Тупить. Помни, что с каждым часом узел на твоей шее затягивается все туже, и когда у тебя совсем перехватит дыхание, меня может не оказаться рядом. Впрочем, это твоя жизнь, и делай с ней, что хочешь. Я хочу попросить тебя об одной услуге… Никому не говори про вещь, которую я приносил тебе на анализ, договорились?.. Я рад, что ты так к этому относишься. Хотя на твоем месте я бы не был таким пугливым. Все образуется, дружище. Не скучай!

Глеб отключил связь, затем порылся в телефонном справочнике своего мобильника, отыскал нужный номер и нажал на копку соединения.

– Алло, это Главный информационный центр МВД? Соедините меня, пожалуйста, с майором Коваленко… Да, я подожду.

Маша села в кресло, держа в руках большую чашку с горячим кофе, от которого приятно пахло гвоздикой и корицей.

Взгляд ее упал на фотографию сына, стоявшую на столе, и в памяти всплыл один разговор, произошедший перед самой аварией. Любимова тогда, едва ли не в первый раз, зашла за Митькой в танцевальный кружок. Она стояла перед сыном на коленях и помогала ему завязать шарф (у Митьки никогда не получалось сделать это самостоятельно, так же, как у его отца никогда не выходило самостоятельно завязать себе узел на галстуке).

– Вы мама Димы Любимова? – окликнул ее строгий голос.

Маша поднялась на ноги и обернулась. Перед ней стояла учительница танцев, белокурая дама средних лет, с высокой прической и строгим взглядом.

– Да, – ответила Маша. – Я мама Димы.

– Приятно с вами познакомиться. – Учительница улыбнулась и добавила язвительно: – После трех лет занятий.

Мария почувствовала, что готова провалиться под землю от стыда.

– Простите, как вас по имени-отчеству?

– Мария Александровна.

– Мария Александровна, через полтора месяца у нас будет областной конкурс по спортивным танцам. Мероприятие очень ответственное. И у Димы есть большие шансы стать призером.

– Приятно это слышать.

– Но сегодня он заявил, что собирается бросать танцы. Представляете?

– С трудом.

– Вот именно! Дима создан для танцев. Он лучший в средней группе. Я прошу вас, пожалуйста, поговорите с ним.

– Хорошо. Я с ним поговорю.

Разговор с сыном состоялся уже дома. Маша посадила его на стул перед собой, внимательно посмотрела в глаза мальчика (такие же дымчато-серые, как у его отца) и спросила:

– Митька, ты, правда, решил покончить с танцами?

– Да, – ответил сын.

– Почему?

Он отвел взгляд и тихо проговорил:

– Мам, мне это не нужно. От танцев нет никакой пользы. И вообще, танцами занимаются только девчонки.

– Кто это тебе сказал?

– Никто.

– Это папа, да?

Митя молчал.

– Это тебе папа сказал?

Сын снова посмотрел ей в глаза и произнес:

– Да. Он мне это сказал.

– Твой папа ничего не понимает в танцах, понял?

– Он сказал, что мне лучше записаться в бокс. Или на борьбу.

– Только через мой труп!

– Но ты же сама говорила, что мой папа – самый умный папа на свете.

– Я и сейчас готова это повторить. Но даже самые умные папы на свете иногда ошибаются и делают глупости.