Родовая земля - Александр Донских

— Ан не люб тебе Семён, девонька. Ви-и-и-жу! Не обманешь! Ты образованная — пошто он тебе, увалень деревенский? Мне отдай его покамест не поздно. Мы с ём — два сапога пара, — неприятно засмеялась она. — Али как?

Елена пыталась посмотреть в глаза подруги, но та цепко держала её голову в своих ладонях. Елена всё же увидела, что Александра улыбалась потемневшими поджатыми губами, и лицо подруги было натянутым, чужим, совершенно незнакомым для Елены. Ей стало боязно и тревожно, а тени, метавшиеся по стенам и потолку, показались угрожающими.

— Христос с тобой, Саша, — всё же выкрутилась из её рук Елена. — Не плачь — не разрывай моего сердца, — шептала она в самое ухо подруги. — Воля отца — пойми ты!

Александра махнула мокрой, взлохмаченной головой, сдавленно засмеялась:

— Пошутковала я, а ты уж струсила, давай на батюшку вину спихивать! — Отвернулась от Елены и крикнула, размахнув руку: — Девки, голубушки, наливайте! Замуж отдаю товарку. Ой, напьюсь завтрева с горя горького! А можа, уже и сёдни! Музыка где? Патефон сюды тащите! А можа, гармониста затянем? Игнатку Черемных, к примеру, меринка стоялого?!

— Уж Игнат, знатный юбошник, тута развернётся!

— Он, жеребец черногривый, мигом зашшупат всех до смерти!.. — смеялись девушки.

Проскользнула в баню Дарья, прошла в тёмный, с занавеской угол, разделась и скрылась в парилке. Ни на кого не взглянула, прикрыв лицо мочалом.

— Чиво с Саней? — шёпотом спросила Наталья у Елены. — Как дикошарая, а в глазах — тоски на пуд с фунтом.

— Тризну справляет… по своей любви, — ответила Елена, прижимая к своему боку маленькую, щуплую Наталью. Странное, незнакомое чувство вздрогнуло в Елене, и она подумала, через силу усмехаясь: «Неужели ревную? Неужели имеется в моём сердце искорка любви к Семёну? Чудна бабья душа!»

— Неужто и она метила за Семёна? — округлились детские глаза простодушной Натальи. — Не поделили, чё ли? А он хоро-о-ош. Высокий, в плечах косая сажень, работящий и богатый. Везучая ты, Ленча! А я Васю, братца твово, вспоминаю, — вздохнула подруга и откусила от пряника. — Так, знашь, порой взгрустнётся — хоть вой. В задворье ино схоронюсь за поветью и плачу. Ты не думай, что я тольки простушка-хохотушка!

— Помнишь Василия? Дай тебя поцелую в щёку. Он ведь не злой… вспылил пьяный.

Подружки помолчали, сдерживая дыхание, словно к чему-то прислушиваясь внутри себя.

— Где он тепере? — негромко спросила Наталья, прижимаясь к Елене. — По селу слух идёт: оправдали-де, не осудили, а Плотников пошёл на каторгу. Выходит, Вася чист, не преступал закона? — Наталья стала дышать тише, ожидающе. Елена ответила не сразу:

— Не знаю. Дед отмалчивается. От отца с матушкой тоже ничего не добьёшься. Но тебе шепну по секрету: в солдатах он.

— Ой, батюшки!

— Смотри — не проговорись.

— Вот те крест. — Помолчав, шепнула: — Ить Вася меня однажды сгрёб на вечёрке возле качелей и чмокнул прямо в губы. Так крепко и сладко — у меня аж в голове закружилось. Не упомню, как и до дому добралась — от счастья радуги перед глазами плясали.

— Нравится тебе мой брат?

— Нравится, — уткнулась в плечо подруги Наталья.

— Плачешь? Любишь, дурёха? Уж скажи честно!

— Люблю, — шепнула Наталья, не поднимая головы. — Пошла бы за ём хоть куды.

— Люби, люби. Он славный парень… только вот видишь, как несчастливо повернулась его жизнь. Но он сильный — выдюжит. А ты жди его, жди, крепко жди, слышишь, Наташка? Если любовь — надо ждать, терпеливо ждать. Поняла?

— Я буду ждать. Тольки как бы весточку ему послать?

— Об этом пока не думай, но я у деда всё равно правдами и неправдами вызнаю адрес. Потерпи немножко… Люби, Наташка, люби, всю жизнь крепко люби. — Елена чего-то поискала растерянным взглядом, потом грубовато-бодро подтолкнула подругу плечом: — Пойдём-ка ещё попаримся. Убежать — нельзя, так хотя бы там спрячемся ото всех!

Но она понимала, что спрятаться ей хотелось не ото всех, а от Александры и навалившихся противоречивых чувств, которые одновременно и смущали, и угнетали её.

— Не-е, Ленча, я уже упарилась! Дай чуток отдышаться. Тама, — махнула она головой на парилку, — кажись, Дарья. Как мышка, проскользнула мимо нас. Она-то большая охотница похлестаться веником. Накось вот пива — плесни для неё на каменку.

Елена одна вошла в парилку, плеснула на камни пива, а следом — воды два ковша. Дарья лежала под самым потолком и с ленцой овевала себя веником. Запищала:

— Вай-вай! Ты чиво: сдурела? Всюё дыхалку мне обожгла! Фуй, пивом вонят. Ой, в голове кружится! Косею, девоньки! Кто бы меня на мужских руках снёс с полка? — Но довольно быстро сама соскользнула по ступенькам на пол и легла на прохладные гладкие плахи.

— У голодной куме — одно на уме, — посмеивалась Елена, тоже ощущая хмельное кружение в голове.

— Да я о Ванькиных руках вспомнила, — незлобиво огрызнулась Дарья. — Нужны мне мужики — кобели разнесчастные! У них как заделья нету, так норовят под перву юбку нырнуть.

Елене хотелось спросить о том, что преследовало её с самой Пасхи — о Виссарионе, но не отваживалась, боялась. Увидела узкую красноватую метку на белой шее и груди Дарьи:

— Это что у тебя: след от горячего поцелуя? Наш женолюб Игнатка постарался? Не пойму: он тебя что, одной губой целовал — полоска-то одна?

— Одной единственной, но страстной, — посмеивалась и Дарья, пересаживаясь на лавку. Низко согнула голову, потому что густой сизый пар был всё ещё жарок. — Ой, пьянею! Хорошо-о-о! А ты, Ленча, ничё у меня спросить не хошь?

— Чего мне у тебя спрашивать? Сколько твой супруг рыбы выловил и белька забил? Так о том моему батюшке расскажи.

— А ежели я твому батюшке ещё и записочку покажу? — лукаво качала головой Дарья. — Вот встрепенётся-то Михайла, всё одно что на раскалённую печку его нечаянно посодют.

В голове Елены закружилось так, что пришлось прочно взяться руками за плаху полка.

— Какую ещё записочку? Ни от кого я ничего не ожидаю. Не сочиняй пустое, а то окуну тебя в бочку и подержу вниз головой до петухов. Жених мой что-то написал? Так не писарь он, а крестьянин и купец. — Но уже всё поняла Елена. И с великим трудом сдерживала себя.

— Ой ли! А щас покажу — чиво опосле запоёшь? Вся встрепалась-то чиво? Угомонись, покудова утишь сердечко, а я — мигом. — И Дарья буквально побежала в предбанник.

Скоро вернулась, разжала и вновь сжала перед глазами Елены ладонь, и взволнованная девушка увидела белый, вчетверо сложенный листок.

— Рупь!

— Ещё чего!

— На уж! Не боись — я не прочитала: сама знашь — неграмотная я. А ить не хотела показывать тебе записочку. Да чиво уж тепере? Читай!