Чекан для воеводы - Александр Зеленский

О страшных отцах-иезуитах Лысый Генрих и думать забыл. Они сами о себе напомнили.

Мастер пушек как раз вернулся из поездки в гости к одному высокопоставленному в прошлом соотечественнику, занимавшему в царствование Грозного, а потом и его сына Федора Иоанновича должность церемониймейстера. Под конец «беспорочной службы» барон фон Дивич Ганс Эренфрид, а для «недалеких россиянских головушек» просто Иван Иванович, дослужился до чина думного боярина. Выше, как говорится, только небо. И вот теперь, отставленный от дел, он возмечтал обзавестись собственной пушечной батареей, как у царя Бориски, но только еще лучше, чтоб палила она в его вотчине под Зарайском каждый день на завтрак, в обед и к ужину. «Конечно, — думал мастер пушек Лысый Генрих, — без такого знатока, как я, ему ни за что эту идею не воплотить в жизнь. А раз он смог составить себе огромное состояние на продовольственных поставках царскому двору и на устройстве пиров да празднеств, то сможет достойно отблагодарить и меня за столь тяжкие труды на его благо. Вот только стать бы поскорее главным в Пушкарском приказе, тогда я все пушки смогу продать добрым людям…»

— Мы пришли к тебе с приветом от господина нашего Прозитино, — неожиданно раздался глас над головой задумавшегося у ворот богатого особняка, принадлежащего Семену Годунову, Лысого Генриха. Глас прозвучал басом, как у певчего на клиросе православного храма.

— А?.. Что?.. — Подняв глаза вверх, немец увидел над собой лохматую черную башку на широких плечах без шеи. Таких длинных людишек Генрих видел только среди бродячих скоморохов.

— Господин Прозитино, говорю, ждет! — повторил бас сверху.

— Я очень занят. В другой раз, — заспешил к калитке в воротах дома Годуновых Генрих, намериваясь улизнуть от неприятной встречи.

— В другой раз никак нельзя, надо теперь, — произнес глас-бас и в глазах немца померк белый свет…

Очнулся он в роскошной зале какого-то дворянского особняка и сразу увидел знакомые до изжоги постные физиономии Паоло Прозитино и Болислава Спенсерки, одетых на этот раз в самые роскошные придворные наряды.

— Мы решили дать тебе новое имя, Лысый Генрих. Теперь тебя все будут называть Вольф Пакостный, что по-русски означает Волчара — коротко и ясно.

— Что вам опять надо? — вставая с пола, выложенного изразцами с изображением сцены охоты на волков, спросил Генрих, поглаживая шишку на затылке.

— Не опять, а снова, — поправил его Спенсерка.

— От нас просто так не уходят. Мы всегда напоминаем о себе самым неожиданным образом, — сказал Прозитино, рассматривая Генриха в упор. — Но сразу перейдем к делу. Ты, Волчара, должен будешь…

— Сущий пустяк! — сказал значительно Спенсерка.

— …отравить своего русского хозяина Семена Годунова!

— Чего это?.. — спросил изменившимся голосом Генрих.

— Это самое, — подтвердил Спенсерка, мотнув головой.

— Потом ты отравишь… — Прозитино сверился с какой-то тайной бумажкой. — …молодую жену Семена и его тестя князя Мстиславского. Это будет ему награда за победу от нас.

— Но я не могу. Это же так бесчестно… — дрожащим голосом заявил Генрих. — Да и потом — яд! Какая гадость… Зарезать там, топором… куда ни шло! Но яд? Увольте, отцы мои. Я не могу… Право слово! А сколько, интересно, мне заплатят за это… за отравление?

— Плата? Платой тебе будет прощение всех грехов прошлых, нынешних и будущих. Под нашем контролем, разумеется, — пообещал Прозитино, подозрительно глянув на Генриха.

Заметив, что Спенсерка весьма красноречиво поигрывает небольшим кинжалом, спрятанным до этого в рукаве камзола, Лысый Генрих сказал:

— Ну что же делать, я согласен.

— Яд и инструкции ты получишь прямо здесь и сейчас. Ждать больше мы не можем. Пора освободить место на троне для более сговорчивого монарха…

«Это они для своего ставленника Лжедмитрия расчищают место, — догадался Генрих. — Вон куда замахнулись! Раньше хоть за все платили, а теперь что? А я, стало быть, совсем дурак. Должен таскать для них золотые слитки из огня. Да еще бесплатно. Не дождутся!..»

* * *

…Семен Годунов узнал о замыслах иезуитов в тот же день. Лысый Генрих поведал ему со слезами на глазах, что был похищен среди бела дня неизвестными разбойниками, которые после пыток, при этом он демонстрировал шишку на затылке, всучили ему склянку с бесцветной жидкостью и приказали влить эту жидкость в хозяйские суповые миски. А еще преданный немецкий слуга добавил к своему рассказу:

— Боюсь, что над главою вашего драгоценного брата скоро засияет нимб мученика. Такой же жидкостью попотчуют его за обедом иезуитские прихвостни, коим нет числа при дворе.

— Отрава! — хватаясь за сердце, вскричал Семен Годунов.

— Этого я и опасался. Я срочно отправляюсь к Борису! Обедайте без меня…

И все же он опоздал. Борис Годунов отобедал на час раньше обычного. Встретил он Семена еще живой, но уже не здоровый. Лицом был бледен и без обычных жизненных сил, которые раньше всегда у него так и бурлили, так и струились.

— Что-то мне плохо, — пожаловался царь родному брату и тут же потерял сознание.

— Лекаря! — возопил Семен дурным голосом. — Царю плохо!

Вскоре Борис Годунов пришел в себя, посмотрел просветленным взором на склонившегося брата и прошептал:

— Я видел всех наших родственников до седьмого колена. Они приветствовали меня стоя… — Задумчивый восторг в глазах царя сменился беспокойством. — Семен, значит, я помираю?..

— Все там будем, — успокоил брата брат, а про себя подумал: «Не успел… Боже праведный, что же со всеми нами будет?..» Потом спохватившись, что надо на людях соответствовать обычаям, понурился, всхлипнул и заревел в голос.

Царь Борис закрыл глаза и больше их не открывал… Лысый Генрих, не дожидаясь возвращения Семена Годунова из царских покоев, выбрался из дома через черный ход. При этом он думал, что вряд ли получит вожделенный чин в Пушкарском приказе и потому лучше всего скрыться где-нибудь подальше, чтобы его не отыскали ни Годуновы, если останутся живыми, ни черти-иезуиты, у которых руки чересчур длинные. Уж последние наверняка снабдили ядом многих исполнителей своих далеко идущих планов. Им, безусловно, очень скоро станет известно, что он, Генрих, не выполнил их злой воли и тогда… Лысого Генриха аж передернуло от ужаса за свою драгоценную жизнь.

«Уж лучше пересидеть тяжелые времена под крылом соотечественника барона фон Дивича. У него в Зарайском уезде никакие черти из инквизиции не достанут. А когда все утрясется, я вернусь. Ведь должен же я, просто обязан, все сделать для того, чтобы заполучить проклятый фетардит — камень огня. И я отыщу его, чего бы мне это не стоило».

Севера стояла, как несгибаемый оплот Московского государства, на самом стыке Литвы и Дикого Поля. Редкий месяц проходил здесь, чтобы не заглядывали сюда враги. В конце шестнадцатого века это были, главным образом, крымчаки, но уже к началу семнадцатого они несколько поутихли. Зато со стороны Литвы начался настоящий исход, валом валили разбойные люди. У главного воеводы Шеина даже, грешным делом, сложилось мнение, что в странах, исповедующих католицизм, специально задались целью собрать у себя всех подонков, всяческое отребье и отправить их на Святую Русь…