Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви - Николай Чадович

Одна шустрая старушка, которой Костя сделал запись в служебной книжке «Спала на посту», удлинила в первом слове левую палочку буквы «п» и жаловалась на бригадира всем встречным-поперечным:

– Гляньте, люди добрые, что мне этот сопляк написал! «Срала на посту»! А где же мне еще срать? Я ведь пост бросить не могу, даже если подыхать придется! Опозорил, ирод! Да только я этого так не оставлю! Я до министра с жалобой дойду!

И действительно дошла. Правда, не до министра, а только до начальника областного отдела охраны. Костя был строго предупрежден за нетактичное поведение и нецензурную запись в служебной книжке. Свою правоту он доказать не сумел. Свидетелей этого конфликта, конечно же, не имелось, а поскольку Костя неосмотрительно воспользовался шариковой ручкой, принадлежащей лично старушке, ему не помогла бы даже графологическая экспертиза. Как говорится среди канцелярской братии – то, что написано пером, не опровергнуть языком.

Сторожа выделывали на постах кротовые шкурки, вязали веники, выстругивали на продажу косье и, несмотря на преклонный возраст, предавались всем человеческим порокам, включая прелюбодеяние и пьянство. Приятное исключение составляли лишь ветераны НКВД-МВД да бывшие школьные учителя, никогда не терявшие бдительности.

К Косте начальник относился сносно, пустыми придирками не изводил и по мелочам не дергал. Иногда даже выписывал денежную помощь, которую они потом вместе и пропивали.

Впрочем, встречались они не часто. На работу Корыто являлся часам к одиннадцати-двенадцати, а сразу после обеда исчезал. Бухгалтерша, второй по влиянию человек в охране, приходила за час до начальника и уходила сразу вслед за ним. Весь рабочий день высиживала на месте только надутая, вечно чем-то недовольная кассирша. Иногда она ссорилась с начальником, причем всегда нападала первой.

– Алкоголик! – шепотом говорила она, снимая очки и в упор глядя на Корыто. – Бугай холощеный!

– Немецкая овчарка! – отвечал начальник, намекая на мало кому известные обстоятельства тридцатилетней давности.

После этого он брал под мышку книгу приказов и уходил домой, где жена вела за него почти все делопроизводство.

Хватало у Корыта и отрицательных качеств, на которых Костя, желавший начальнику только добра, старался постоянно фиксировать свое внимание. Во время застолий он успевал сожрать всю закуску еще до того, как другие выпивали по первой стопке. Изрядно выпив, он обычно засыпал богатырским сном, после чего доволочь его десятипудовую тушу до дома представлялось занятием архисложным. Он панически боялся кошек, пересекающих его путь, и всегда швырял в них камнями. Еще он презирал евреев, приписывая им все мыслимые и немыслимые грехи.

Однажды, оказавшись в одной компании с директором автобазы Соломоном Шапиро, Корыто настоял, чтобы тому накрыли отдельный стол на пне в десяти шагах от основного застолья (выпивали в лесу за городом по случаю приближающихся первомайских праздников и окончания технического осмотра транспорта). Как на беду, стакан имелся в единственном экземпляре, и Соломону пришлось пользоваться пластмассовой мыльницей. Впрочем, он на это нисколько не обиделся и, сидя в отдалении, громко рассказывал анекдоты про Абрама и Сару. Костя хохотал от души, но не столько над анекдотами, сколько над тем фактом, что пили они здесь исключительно на Соломоновы деньги.

Захмелев, Костя утратил контроль над своими чувствами и постепенно стал проникаться к начальнику неподдельной симпатией. Уж очень тот потешно шевелил челюстями, перемалывая баранину вместе с костями. Жест, которым Корыто перебрасывал через плечо очередную опорожненную бутылку, был полон своеобразной медвежьей грации. А его рассказы о былых сексуальных подвигах доводили слушателей до колик.

Из леса Костя и Корыто вышли обнявшись. Начальник уже начинал задремывать на ходу, и Косте пришлось остановить попутную машину. Сложности это не составляло, поскольку Корыто был облачен в полную милицейскую форму, только фуражку забыл в лесу.

– Подвези командира, друг, – сказал Костя, запихивая сонного собутыльника в кабину. Сам он решил вернуться в лес и поискать фуражку. Очень уж дорожил ею начальник. Редкого размера была вещь – шестьдесят второго.

Машина тронулась, и Корыто сразу уснул, как ребенок, колыбель которого покачивает мама. Тщетно ожидая его указаний, водитель миновал один населенный пункт, второй, третий и, только отъехав километров за семьдесят, понял, что, кроме храпа, от своего пассажира ничего не дождется. В ближайшем районном центре он подрулил к отделу милиции и потребовал изъять из его машины бесчувственное тело.

Дежурный и его помощник сами справиться с этой задачей не смогли. Пришлось звать на помощь административно арестованных, уже завалившихся на нары. Вшестером они кое-как дотащили Корыто до ленкомнаты (не станешь же помещать подполковника милиции, пусть и пьяного, на ночевку в КПЗ). Там его и заперли, перевернув предварительно вниз лицом, дабы он не захлебнулся рвотными массами, если таковые вдруг попрут.

Проснулся Корыто среди ночи в абсолютном мраке и совершенно незнакомом месте. На ощупь обследовав помещение, он не нашел электровыключателя. Двери не открывались, а двойные окна он бить не решился. Идентифицировать принадлежность помещения Корыто не смог: для служебного кабинета здесь было слишком много стульев, а для кабака слишком мало столов. Все это не было бы так трагично (приходилось Корыту просыпаться в местах и похуже), если бы только его не мучил переполненный сверх всякой меры кишечник. Когда терпению наступил тот предел, после которого не существует ни стыда, ни благоразумия, Корыто отодвинул от стены что-то тяжелое, высокое и холодное, что он вначале принял за вычурной формы сейф и что на самом деле оказалось бюстом рыцаря революции Ф. Э. Дзержинского – кстати говоря, уроженца здешних мест, – долго и шумно делал свое дело, а облегчившись, задвинул бронзового истукана на место.

Остаток ночи прошел без происшествий. В восемь часов утра Корыто был опознан начальником местной милиции (как-никак по соседству служили и в управлении не раз встречались). Мягко пожурив коллегу и напоив его тепленькой водичкой из графина, он отпустил того на волю. А в девять в ленкомнате началось оперативное совещание, на которое, как обычно, собралось человек двадцать-тридцать.

Поначалу запахи перегара, лука, сапожного крема и мужского пота как-то перебивали зловоние, исходившее со стороны бюста, но в конце концов сидевший с краю инспектор ГАИ, в силу специфики своей службы привыкший к свежему воздуху, не выдержал и, прикрывая нос ладонью, поинтересовался:

– Сознавайтесь, ребята, кто из вас в штаны наложил?

– Да ты сам скорее всего, – был ему ответ. – С твоей стороны несет.

– Может, это Фелька обделался, – вполголоса пошутил кто-то, даже не предполагая, насколько эти слова близки к истине.

Вонь к тому времени стала уже нестерпимой. Открыли окна, но это не очистило атмосферу, а только привлекло мух. Стали заглядывать во все углы и вскоре обнаружили мину, оставленную неблагодарным постояльцем. Размером она, по словам очевидцев, не уступала двум сложенным вместе кирпичам.