Инвалид детства - Олеся Николаева

Тут она опятьсделала паузу, и ей показалось, что старец кивнул ей одобрительно.

«Он бесспорнонеглуп», — подумалось ей.

— ОтецИероним, — жалобно затянул Лёнюшка, — помолитесь, чтоб мне не полнеть. А то якак располнею — у меня одышка, ходить тяжело... Я ведь как — то не ем ничего, ато как навалюсь — хоть целую кастрюлю картошки могу смолотить. А, отец Иероним?

— О, — сказалаИрина, — в этом нет проблемы. Я вам дам замечательную диету, вы сразу похудеетеи не будете испытывать ни голода, ни упадка сил. Там все зависит не откалорийности продуктов, а от их сочетания. Это диета американских космонавтов,— пояснила она старцу.

— ОтецАнатолий, а что там у тебя на приходе произошло? — спросил Калиостро.

— Да залезликакие-то молодчики в молельный домик. Напились церковного вина, облачились вризы, прихватили с собой кое-какую утварь и иконы. Тут-то я их и застукал.«Попались, — говорю, богоотступники!» Тут их как гром поразил — запутались воблачениях да и упали спьяну! — отец Анатолий сиял.

— Нашу дачутоже грабили, — сочувственно вздохнула Ирина. — И тоже, простите, соплякикакие-то, мальчишки. Там было много ценного: антикварное стекло, мебелькарельской березы, плетеные венецианские кресла, дивные картины, столовоесеребро. А они забрали какой-то ширпотребный японский магнитофон, коньяки,конфеты, нагрызли орехи, накидали фантиков — вот и все убытки...

— Да, — елеслышно промолвил старец, участливо глядя ей в глаза, — вот как получается вмире: каждый выносит то сокровище, которое впору его сердцу.

— Выпрекрасно танцуете, — говорил седой вальяжный американец, держа Ирину за талию.— Вы где-то учились или это природное дарование?

Кажется, этобыло на маленькой вечеринке в загородном доме, которой закончился роскошныйголливудский прием.

— Все гораздопроще, — отвечала она грациозно. — В каком-то прошлом перерожденье я быламаленькой итальянской танцовщицей.

— А кстати, —обратилась она к Калиостро, — когда я бывала в Лондоне или Париже, я имелазнакомства со многими обломками русских дворянских родов. Может быть, я дажезнаю кого-то из ваших родственников? Как ваша фамилия?

— Мояфамилия, — хмыкнул он, — совсем не соответствует моей сути.

— Нескромничайте, — ободрила его Ирина, — у вас вполне аристократические манеры! АЛиля Юрьевна, — Ирина глубоко вздохнула, — конечно, не могла примириться сосвоей мумифицированной оболочкой. И она в конце концов кинула перчатку судьбе,которая обошлась с ней так жестоко, промурыжив ее столько времени на этом светеуже безо всякого толка, и — отравилась!

— Да, —произнес Калиостро с глубоким вздохом, — ваше житейское море было весьмабурным!

— А как вампонравилась наша Пустынька? — спросил ее старец.

— О, —ответила она, — у вас очень мило. Но позвольте мне высказать и кое-какиекритические замечания на этот счет. Знаете — я такой человек — совсем не умеюлукавить!

— Да-да,пожалуйста, — улыбнулся старец.

— Менякоробят все те косные и однобокие условности, за которые так держится церковь,и мне кажется, она так непопулярна сейчас именно из-за этого. Современныйразвитый ум не может принять ее пережитки, суеверия, догмы, на которые тут женатыкается его скепсис. И потом вся эта атмосфера, созданная специально, чтобыуверить цивилизованное сознание в тленности и ничтожности всего земного, веет какой-тобезнадежностью и унынием. Католики меня как-то больше устраивают в этом смысле:у них все как-то более парадно и в то же время строго, никаких излишеств —прекрасный орган, располагающий к созерцанию, к наплыву чувств и воспоминаний,к игре фантазии: скромные маленькие сиденьица с узенькими столиками, словноприглашающие к медитации, к полету мысли; интеллигентная респектабельнаяпублика, в самих движениях которой есть что-то деликатно-интимное, какое-тоглубоко личное отношение к Богу; все молитвенно и благоговейно складывают угруди ладони — все просто, но все функционально: суровое распятие на стене,маленькая кабинка для исповеди, небольшой барьерчик, отделяющий алтарь отостальной части храма. О, вы не думайте, — испугалась она вдруг, — мне и у васочень понравилось — и все эти нарядные декоративные костюмы, и это удивительноеритуальное передвижение по храму с кадилом и со свечами. Все это очень хорошо ипластично! Но — увы! — совсем не понятно, что вы говорите и читаете в церкви вовремя своих богослужений. Я сегодня простояла почти час, а вчера и того больше,а так ничего и не поняла, кроме отдельных слов.

Молодоймонашек как-то странно заерзал на стуле, Лёнюшка совсем так же, как вчера,вытаращил на нее глаза, но остальные слушали ее внимательно и безо всякихвозражений.

— Может быть,— повернулась она к Калиостро, апеллируя к нему как к ученому богослову, —стоило бы решиться на кое-какие реформы в этой области: на Западе ведь ужедавно признали необходимость Реформации, — она значительно посмотрела ему вглаза и вдруг поняла, что ее занесло в такие дебри такой завиральности, изкоторых давно пора выбираться и отступать восвояси. Однако она уже летела скрутой горы, у нее захватывало дух от собственных непредсказуемых пируэтов, иона была уже не в силах остановиться. Сладость полета увлекала ее все дальше. —Для этого можно пригласить известных поэтов, владеющих магией слова, — АндрюшуВознесенского, например, или Женю Евтушенко, — я с ними хорошо знакома, этоочень широкие люди, симпатизирующие религии. Они могли бы переложить вашитексты на свой лад — современно, талантливо, метафорично! — она сделала попыткузатормозить, но не удержалась и понеслась, отдаваясь собственному напору. — Аможет быть, было бы не лишним позвать известных драматургов, знакомых соспецификой зрелищной культуры, — Мишу Рощина, например...

— Богсотворил человека, — говорил старый Александр, раскуривая утреннюю трубку, — ипустил его как актера на сцену своего мира, предоставляя ему, по собственномуусмотрению, обыграть все детали отпущенного реквизита.

Ирина сиделаперед ним в белом утреннем платье, с накинутым на плечи легким «матинэ», теребязабравшуюся на веранду ветку сирени, которая покачивалась над ее плечом.

— Мало того,— продолжал Александр, — Он как великий драматург дал человеку драгоценноеправо импровизации, соглашаясь в случае гениальной игры исправить написанныйзаранее текст и кое-где изменить ремарки, принимая тем самым его в соавторы.

Большие шмеликружились над золотистым вареньем, и Ирина отгоняла их бесстрашной рукой.

— Впрочем, —Александр на минуту задумался. — Божественная драматургия такова, что человекможет, и не меняя текста, сто сорок четыре раза произнести одну и ту же фразу ссовершенно разными интонациями, и она будет звучать каждый раз иначе, а иногдаи прямо противоположно заключенному в ней смыслу.

Иринастряхнула лепестки с платья.