Там, где тебя еще нет... Психотерапия, как освобождение от иллюзий - Ирина Млодик

Ганса насторожила фраза «сильно рискуешь», но он придумал, как можно было бы поступить с этими досками.

В какой-то момент Гансу показалось, что Главный – это и есть тот пожилой, что приходил тогда в его дом поутру: тот же немного сиплый, задыхающийся голос.

– Чем ты недоволен? Ты отказываешься делать свою работу?

– Нет, просто такие короткие и кривые доски будут плохой опорой для вышки. Нужны высокие деревья, с ровными прямыми стволами.

– Это и без тебя понятно, что прямые были бы лучше, только где их взять? Ты же знаешь, что на острове все деревья низкорослые и кривые.

– Там, где ветра, – да. Но возле большой Горы, прямо рядом с ней тоже есть леса и рощи, там ветра наверняка меньше, потому что Гора гасит ветер, и, быть может, мы там найдем то, что ищем?

– …Возможно, в этом и есть какой-то смысл. Но скажи, для чего тебе так понадобилось оказаться поближе к Горе? – Главный закашлялся и вынужден был присесть на бревна.

Ганс поежился: тот словно прочитал его мысли.

– Да мне-то особо и ни к чему, хотите – намажу составом эти доски. Ваша вышка, вам и решать, – безуспешно и слегка нелепо попытался он изобразить безразличие.

– Вышка – не «ваша», а «наша». Но решать, действительно, нам. В любом случае ты туда не отправишься. Завтра туда пойдет разведывательный отряд, главным будет Хилый. А ты можешь пока возвращаться к себе в мастерскую. Если понадобишься, мы тебя позовем.

Ганс с облегчением поднимался домой в Верхний Город. Его радостно приветствовали соседи, и он ощущал странное чувство свободы, от которого совершенно отвык на строительстве, ежеминутно находясь под пристальным наблюдением Смотрителей.

Возле его двери выстроилась вереница прохудившейся и сношенной обуви. «Будет у меня работа», – радостно подумал он.

Молочница Марта испекла большой пирог в честь его возвращения. Парней, работающих на строительстве, в Городе почему-то считали настоящими героями. Хотя ничего геройского в этом, на взгляд Ганса, не было: наоборот, ему самому это строительство казалось бессмысленным и провальным с самого начала, если только оно не было затеяно ради каких-то других целей…

Слишком много было там странного. Говорят о чертежах, но на самом деле никто их в глаза не видел. Говорят о вышке, но кажется странным, что ее собираются строить в низине, а не в Верхнем Городе – на самой высокой точке острова, за исключением, конечно, самой Горы. Для чего нужна вышка – тоже никто не знает, а главное, задавший этот вопрос может дорого заплатить за свое любопытство. Слишком много загадок…

Старый рыбак так радостно обнял Ганса, что у того аж кости захрустели. Откуда в старике такая сила взялась? Только к ночи, когда все соседи разошлись, они остались втроем: он, старик да еще Себастьян.

– Ну, сынок, расскажи, что довелось тебе узнать и услышать.

Ганс рассказал ему все: про Смотрителей, следящих за каждым их шагом, про разговор с Главным, про свое желание оказаться в рядах разведывательного отряда и про разоблачение.

– А почему тебе так хотелось попасть к Горе? У тебя появилось какое-то предположение?

– Я еще в детстве думал, что мог бы увидеть, окажись я по ту сторону Горы. Ведь никто никогда там не был. Люди Города, по-моему, даже близко к ней не подходили. Что там? А вдруг там другое течение, как предполагала Агнесс и надеялся мой отец? Или там, за Горой, еще какие-то другие земли. И вдруг там, на тех землях, нет тумана, а есть настоящее солнце? Мне кажется, что Гора может как-то приблизить меня к моей мечте.

– Кто знает, кто знает… Я никогда не слышал, чтобы кто-то бывал на самой Горе и тем более за ней. Но ты же можешь потом расспросить Хилого, когда он вернется. Я так понимаю, вы сдружились?

– Расспросить можно, но сдружились – вряд ли. Уж больно мы разные. Хилый верит во все эти басни, как дитя верит сказкам. Эрик что-то знал или подозревал, поэтому, я думаю, они его и убили. Вот только что именно знал, теперь нам никогда уже не понять. А что вы знаете об Эрике? Кто его родители?

– У Эрика была только мать. Он – незаконнорожденный ребенок. Кто отец – неизвестно. Его мать в молодости работала в Главном Городе, так что его отцом вполне мог быть какой-нибудь чиновник или кто-то из их прислуги. А почему тебе это интересно?

– Я просто думаю, почему он и я – не такие, как все. Почему все остальные так верят во все эти сказки, даже Клаус и Стефан?

– Ты и сам стал сомневаться-то совсем недавно, а до этого, вспомни, ты не хотел верить даже в то, что Смотрители наблюдают именно за нами, не замечал их как будто, а теперь видишь их на каждом углу… Ты все узнал от меня, а вот что натолкнуло на мысль Эрика – это и правда интересно…

* * *

«Я сделала это! Представляешь, я все же сходила к психотерапевту. Пока ничего не понимаю, но одно знаю точно: это не так страшно. София оказалась вполне милой. В основном, слушала меня. Хотя сначала я даже не знала, о чем рассказывать. Но с ее наводящими вопросами дело пошло. Я рассказала ей о маме, о Димке, о “гламурных дурах” и даже о тебе. Она меня не осуждает, не ругает, не критикует. Правда, что делать, тоже не говорит. Это единственное, что смущает. Мне легче оттого, что кому-то я могу рассказать все, но по-прежнему непонятно, что с этим делать.

На Селигер я не поеду. Спасибо тебе за приглашение, но пока не могу, хочется себя для начала найти. Если бы ты знала, как у нас к лету рабочая мотивация упала ©! Пока, к счастью, никаких нововведений. В наше болото боятся залетать даже дьявольские птицы – посланники твоей Крысиванны, в нашем царстве серого умирает все живое ©. Скучаю. Была бы очень рада тебя увидеть. Может, заглянешь к нам после всех своих походов?»

Прошло два месяца. Лето окончательно обжилось в пыльной Москве, рассовав детей по дачам, радостно отправив часть населения в отпуска и обрекая остальных офисных работников на жизнь в кондиционированных клетках. Лишь более-менее состоятельной части населения лето позволяло маленькие радости, милостиво разрешая после рабочего дня посидеть в уличных кафе, проводя время в разговорах с друзьями, в мечтах или воспоминаниях об отпуске.

Что-то изменилось в ощущениях Анны. Ей было трудно четко сформулировать, что именно: чуть лучше дышалось, как будто она стала легче изнутри. Немного, трудноуловимо, но легче. Самое главное, что стало возникать стойкое ощущение: ей все меньше нравилось страдать. Приходя каждую неделю в эту небольшую, но светлую комнату, она все продолжала ждать от Софии осуждения, поэтому, говоря с ней, она часто покрывалась потом, от подмышек до ладошек. Нельзя сказать, что она радостно бежала в этот странный дом на Новослободской с большим кленом под окном или с трепетом ждала четверга. Идти ей, скорее, не хотелось: нет ничего приятного в том, чтобы раскрывать душу перед чужим человеком. Но хорошее самочувствие после встречи ей нравилось, и она награждала себя за мучительную работу чашкой кофе с пирогом в любимом уютном кафе на углу, укрепляя с их помощью ощущение сделанного дела и не зря прожитой недели.