Разбуди меня - Катерина Лазарева

— Давай, — скрыв разочарование, соглашаюсь. Ну и ладно, приготовленное не убежит.

…Позже, когда мы уже сидим за столом и неторопливо попиваем горячий ароматный напиток, девчонка вдруг нерешительно проговаривает:

— Я всё равно не могу понять, почему ты не можешь рассказать про свои проблемы родителям?

И опускает взгляд.

Понятно, решила, что лезет, куда не надо. Проецирует своё отношение на меня. Мол, слишком личная и болезненная тема.

Хотя для меня понятие «личное» уже давно потеряло смысл. Впрочем, Рите это лучше не знать. Пусть она будет думать, что, рассказав ей, я откроюсь.

Этим я войду к ней в доверие. И, скорее всего, вызову сопереживание.

— Как я и говорил, мы не ладим. С детства пошло, — небрежно бросаю.

И тем даю понять — готов отвечать на вопросы. Но при этом не горю желанием рассказать подробнее.

Рита клюет наживку.

Вздыхает, мнётся. И, наконец, решается:

— А почему? — и тут же мягко добавляет: — Если не секрет, конечно.

Мне вдруг приходит на ум — хорошо, что она завела тему именно родителей, а не моих проблем. А то «открываться» через рассказ об этом уж точно не тянет. Ведь демонстрировать искренность в таком вопросе будет значить рассказать про Мишу и Егора — тех самых «гопников», напавших на неё… Это станет ещё большей ошибкой, чем вся история с пари. Ведь Рита поймёт, что мы были заодно.

— Обычно при слове «мажор» у людей сразу возникает ассоциация красивой жизни: крутые машины, элитные вечеринки, лучшие девушки, дорогие развлечения…. — отстранённо начинаю. — Словом, не жизнь, а рай. Но мало кто отдаёт отчёт, что всё это — мишура, внешняя оболочка. Внутри всё сложней.

Рита настороженно смотрит на меня, но не прерывает.

А я вдруг чувствую — пафосно начать было легко. А вот продолжать…

Я ведь действительно думал, что личное для меня теперь не существует. Но этот разговор невольно пробуждает в душе чувства, выворачивает наизнанку.

Стрёмное ощущение.

Но ещё более странно — я теперь не могу отступить. Раз уж начал. Вызов самому себе брошен. А я не проигрываю. Никогда.

Чего бы ни стоило.

— На самом деле, мне бы хотелось родиться в обычной семье, — с намеренной небрежностью продолжаю. — В то время как нормальные дети гуляли во дворе допоздна, играли в футбол, дружили с кем хотели: словом, жили беспечно; я подчинялся каким-то непонятным правилам, выдуманным моими родителями. Вся моя жизнь была расписана по минутам. Я должен был быть идеалом в их глазах.

Рита хмурится, задумывается. Мне вдруг хочется понять, о чём. Но я не спрашиваю.

— Тогда я слишком идеализировал небогатых. Мол, у них свобода и жизнь. А у детей друзей моих родителей — пустые развлечения, ненужные ограничения, тоска и понты, — зачем-то поясняю те свои слова. — Мои предки очень заботятся о репутации. Я должен был всегда быть в курсе последних политических и экономических новостей даже других стран, учиться отлично, одеваться в бренды, в любой ситуации сохранять вежливость и хорошие манеры, общаться только с людьми нашего круга… Мне нельзя было расслабиться ни на секунду. Я чувствовал себя в клетке, пусть и в золотой, но всё же клетке, ограничивающей мою свободу. С ровесниками я вообще до школы и не виделся. В детстве мне было позволено всё и разрешалось развлекаться… Но одному. Ну или с соседскими детьми, которые, в основном, старше меня. Мне было неинтересно с ними, они были слишком серьёзны, капризны и много выпендривались. Тогда меня тянуло на уличную жизнь.

Я делаю оставшийся глоток чая. И вдруг ловлю себя на мысли — хочется закурить. Хотя никогда не тянуло к сигаретам. Попробовав однажды, возвращался к ним всего пару раз.

В основном, из-за Анжелики.

— С детства я мечтал об одном: поскорее пойти в школу, где я бы смог влиться в коллектив и зажить настоящей жизнью, — усмехаюсь, перебив неуместные мысли. — Но все мои планы оказались пшиком. Меня отправили в элитную школу для богачей, и то, что было заветной мечтой, оказалось такой же позолоченной клеткой, как и вся моя жизнь.

Рита почему-то не смотрит на меня, изучая деревянные узоры на столе.

Ухмыляюсь — вот чему научился за свою жизнь, так это распознаванию человеческих эмоций. Теперь даже не сомневаюсь, что выиграю пари.

Это помогает отбросить лишние эмоции. Подпитываясь её сочувствием, я намеренно принимаюсь играть в несчастного и непонятого страдальца. Мне сразу удаётся убедить себя, что весь этот пафос был и будет для неё. Это не мои чувства, это спектакль.

Так, кстати, намного легче. В глубине души я уже насмехаюсь и своим словам, и тяжёлому вздоху, который издаю перед продолжением:

— Помогло только одно — знакомство с Русланом. До него я думал, что все мажоры живут, как я. Я пресекал свои бунтарские порывы. Вначале пытался говорить об этом с родителями, меня не поняли. Со временем я и сам решил, что бешусь на ровном месте. Чего мне ещё хотеть, если я родился в роскоши и богатстве, и мне доступно что угодно? Ведь надо только принимать это как должное и держать марку.

Улавливаю, как Рита вроде хочет что-то сказать, но сдерживается.

Обрубаю порыв подтолкнуть её к ответу. Ни к чему. Обсуждать сказанное мне не хочется. Скорее бы доиграть эту чёртову роль и насладиться финалом.

Сопереживание отличается от жалости. Оно способно вызвать гораздо более глубокие чувства, чем те, в которых отдаёшь отчёт.

— Но нет, Рус живёт совсем другой жизнью. Реально свободной. Никаких оков. И я понял, что дело именно в моей семье. Я рос, не зная, что можно по-другому. И тогда я реально взбунтовал.

Решаю умолчать, что во многом к этому меня подтолкнула влюблённость в Анжелику, старшую сестру Руслана. Два года разницы между нами и её лёгкость к жизни, отсутствие правил и свободолюбие вскружили мне голову.

— Родители меня не поняли. Мы сильно поссорились. На эмоциях я пообещал съехать и зарабатывать на жизнь сам. Они согласились.

Рита вздыхает, и я перебиваю возможные упрёки:

— Думаешь, я стал бы из-за пустяка? Они пытались отобрать у меня дорогих людей. Шпионили за мной. Позорили перед друзьями.

Рита качает головой — видимо, слово «позорили» для неё слишком сильное и недостойное по отношению к родным.

От этого я лишь сильнее завожусь. Вспоминаю, как один из людей отца снял на видео наш секс с Анжеликой и шантажировал распространением этого в сети, если я не перестану жить вне их правил.

Конечно, до этого не дошло. Хотя беспечная девушка лишь посмеялась, сказав, что ей всё равно. Но я не мог допустить этого. И поговорил с родителями максимально искренне, насколько мог.

— Короче, в итоге мы пришли к сделке. В течение года я живу отдельно и устраиваю свою жизнь. Если смогу достойно сделать это, — тогда мы обсудим мой график. Эта формулировка меня не устраивала, но я согласился. Ведь это значило — я съеду. И сделав это, я сразу оборвал все связи. С того момента я сам по себе. С пятнадцати лет.