Неблагодарная чужестранка - Ирэна Брежна

Повсюду мне встречались иммигранты, жаловавшиеся на страну проживания и ищущие райский уголок. Должен же он быть хоть где-то? Если они завидовали мне, что я так ловко устроилась в своей ухоженной стране, я выдавала им пикантные подробности нашего брака. Когда кто-то судачил, будто вся страна — это сейф с кучей награбленных деньжищ под главной городской площадью, упрятанная в дорогие водонепроницаемые часы, а на поверку она вовсе не так сладостна, как ее шоколад, я защищала привлекательные стороны: правовое государство, ясность, выдержка, слово и дело как симбиотическая пара. Я распознала их лишь нескольких десятилетий кругосветки. И каждый раз, возвращаясь из странствий, я отдыхала душой. Покой больше не беспокоил меня. Я глубоко дышала, соскальзывая в тихую привычную среду. Помимо самодовольства, здесь ощущалась и самодостаточность, ничто не довлело. Мягкая мебель помогала проявлять заботу о тех, кому в этом мире жестко стелют. Деятельную заботу. Как же иначе?

* * *

Клетчатая рубашка, короткая стрижка и размеренная походка — скорее всего, местный деревенский житель. Остановив велосипед, интересуюсь:

— Не подскажете, где здесь здание администрации?

Он поднимает руки вверх, словно сдается. Значит, не угадала, иммигранты есть и в этой деревне. Спустя пять минут он входит в контору, служащая как раз говорит что-то об ускоренной интеграции. Он выжидающе смотрит на меня, ему нужна моя помощь. Его приезд в деревню замыкает круг, который его предок начал чертить полтора века назад, уехав на три тысячи километров отсюда. Потомок привез с собой генеалогическое древо и большую фотографию со ста шестьюдесятью родственниками.

— Я вернулся домой, — торжественно заявляет возвращенец.

Впрочем, оживает он, заговаривая о покинутой в степи птицеферме. Его пернатые подчиненные ежедневно поставляли по две с половиной тысячи яиц. Подчеркивает, что занимал руководящий пост и знает, как надо работать. Теперешняя должность в цеху не для него. Там одни иностранцы. Болтают по-тарабарски и не утруждают себя работой.

Его отгораживание от чужестранцев напоминает мне, что чужеродность создает новую идентичность. А у него нет даже ее. Он молча демонстрирует всем генеалогическое древо. Если бы он примкнул к чужестранцам, те подарили бы ему разноцветный паспорт иммигранта. Однако спесивость не позволяет ему этого, иначе его возвращение предстало бы в невыгодном свете. Желанного воссоединения, несмотря на полученное гражданство, так и не произойдет. Служащая говорит «родина», подразумевая ту страну, из которой он приехал. Я перевожу сухо, будто не чувствую, какую боль доставляет эта экспатриация.

Потерпев неудачу по правилам людей, он пытается выпутаться с помощью животных:

— Если б я имел дело с коровами, овцами, курами, свиньями и лошадьми, я быстро выучил бы их клички на вашем языке.

Служащая в ужасе:

— На крестьянском дворе вам придется иметь дело не только с животными. Крестьяне грубы.

Чужеродный местный приглашает меня к себе домой, где на небольшом пространстве собраны доказательства иммигрантского благоденствия: обитый черной кожей мебельный гарнитур, «стенка», компьютер, телевизор и чайный сервиз. За чаем с дешевыми печеньицами супруга потчует меня тамошними историями о курах, ранних подъемах и неустанной борьбе за выживание.

На прощание она, как полагается по законам степи, провожает меня до входной двери и выражает возмущение:

— Стоит мне выйти на улицу, как я сразу слышу массу языков, вижу чужих людей. Что им у нас надо?

Вскочив на велосипед, я успеваю услышать:

— Ишь поехала, иностранка.

* * *

Чтобы приспособиться к чужому климату, мне пришлось вместить в одну жизнь опыт целых поколений, ускорить эволюцию своего вида. Я забила тревогу, подняла все антенны и тронулась в путь. С помощью новых капилляров я выстраивала новые связи, недостаток навыков и органов я возмещала отчаянным барахтаньем. Промежуточный вид, гудящий на высоких частотах, с щупальцами вокруг осиной талии, быстрее, еще быстрее. По вечерам я устало погружалась в грезы о путешествиях, ездила в поездах со старым чемоданом, теряла его содержимое, покупала новые платья, которые у меня крали, гналась за ворами, била их, мирилась с ними, и они дарили мне новые одежды. Ночи уходили на примерку, я готовилась к великим превращениям. К чему было впихиваться в единственное приличное платье, когда передо мной были открыты все гардеробы мира?

Я перестала верить в чудеса — никакая общность, никакое высшее существо не перенесет меня в желанный мир. Я выучила азбучную истину: М — это не только милость, и едва ли она ждет именно меня. Я пала на колени, поползла по-пластунски, встала, побежала, упала и пошла дальше. Грезила я теперь только во сне, и порой мне снилось, что я летаю. Обзаведясь местными приземленными свойствами — в той мере, в какой они меня обременяли, — я набрала высоту, стала перелетной птицей, долины показались мне садиками, по которым бежит игрушечная железная дорога, и наконец-то я рассмеялась. Когда я перестала говорить себе, будто мне во что бы то ни стало надо здесь приземлиться, то задержалась в приятном состоянии парения. С высоты своего полета я взламывала шифры, читала не так, как читали здесь, а между строк, как привыкла при диктатуре. Да, кое-что из привезенного багажа мне пригодилось, и все-таки не пришлось начинать с нуля.

Теперь я шла по канату в определенном направлении — отслеживала тайные мысли за явными. Привычную целостность я утратила навсегда, зато научилась видеть частичку привычного в непривычном. Я сошью себе новое платье, которого еще никогда не было. Пока я не знала, что так можно, что культуры — пестрые материи, выложенные на рынке, что и мне предстоит покупать и продавать, став зоркой торговкой, для которой нет ничего невозможного. Чтобы не ограничивать свое мышление, мне пришлось покинуть и клан чужестранцев. Подлинное отчуждение, которого я тем самым достигла, стало надежным приютом — более того, осознанным выбором. Ни за что не захотела бы я расстаться с этим ускорителем мыслей.

Все больше ослабевало во мне пристрастие к барочной близости с первым встречным, к мягким, сугубо личным словам, похожим на тучных путти. Теперь сталкиваясь со скупой и скудной информацией, я переносила ее спокойно и безболезненно. Раньше я жила в застенке, построенном из обманчивых ожиданий. Я выросла в кругу и не придавала ценности ни квадратам, ни прочему геометрическому многообразию. Привыкнув к темно-красному, я шарахалась от лилового и зеленого. Какой же рефлекторно мыслящей тварью я была! Став человеком, я ослабила рефлексы, заменив их свободой выбора. Обостренные чувства советниками встали у меня по бокам, а разум хладнокровно заработал по назначению. Там, где-то между мирами, нашлось местечко для меня. Оно не было зарезервировано, мне за него пришлось побороться.

Теперь меня не одолевают гнев и тоска, я стала практичной собирательницей, смешивающей старое со всевозможными новинками, обломки после кораблекрушения и свежие находки, я уже не перестану возводить свою рискованную постройку, которая то завалится набок, то стоит.