Кошмары Аиста Марабу - Ирвин Уэлш

Я пошел в дом, сел и позвонил маме в Йоханнесбург.

– Ну что там еще, Рой! Я здесь уже вся в мыле! – простонала мама. Она готовила еду для очередного braai у Гордона.

– Дядю Гордона взорвали. Он умер, и я не могу вернуться домой, вот.

Она шумно задышала и после долгого молчания сказала:

– Никуда не уходи! Оставайся на месте!

Я сел и стал ждать. Потом включил телик и посмотрел мультики. Примерно минут через двадцать на вертолете прилетела полиция. Прокатиться на вертолете было круто. Когда мы поднялись, я увидел с близкого расстояния восхитительного длинногребного орла, планирующего над густым лесом. Мы приземлились слишком скоро, пересели на машину, которая отвезла меня в участок. Там меня встретили Вет, Ким, Тони и Бернард. Вет обняла меня, Тони потрепал за волосы, а Ким поцеловала, чем смутила меня перед полицейскими. Мы здорово подружились: эти копы были лучшими из всех, что я встречал. Бернард чертовски завидовал, ведь все оказывали мне знаки внимания: я чувствовал себя героем.

Все отметили, что я храбрый малый. Мне было приятно: это было как прощальный подарок из мест, которые я так любил. Даже смерть Гордона оставила меня безучастным: потерять его значило лишиться возможности вытягивать из него подарки, не более. Гордон был старый пидор, трусливый и твердолобый, и его смерть стала счастливым избавлением – вот мое мнение. Джон единственный горевал по нему. Когда мы пришли к нему на свидание, казалось, что оплакивает он Гордона, каким он был пятнадцать лет тому назад, «стилягу худосочного», а не толстокожего борова.

На самом деле его смерть принесла моему отцу кое-какую практическую выгоду. Принимая во внимание наши обстоятельства, власти смягчились, и его отпустили из тюрьмы досрочно. Он вернулся в Шотландию примерно месяц спустя после нас. Уинстон II, вернувшись из карантина всего на несколько месяцев, благодаря блаженной бюрократической рутине, был снова водворен в вольер, теперь уже в Шотландии.

Я вспоминаю серое небо над Хитроу, где мы делали пересадку, и с гнетущим чувством возвращались на север. После долгого перелета из Йоханнесбурга мы все были измотаны, а тут еще отменили два рейса – обледенела посадочная полоса. В Лондоне стоял мороз; в Шотландии будет еще хуже. Наглядный пример того, насколько был я глуп и поглощен собственными фантазиями, ведь полтора года тому назад остановка в Лондоне радовала меня не меньше, чем путешествие в Йоханнесбург: Лондон представлялся мне настолько же далеким и экзотическим, я еще удивился, что мы прилетели туда так быстро. Однако на обратном пути я уже видел Лондон, каков он есть: седой, насквозь прогнивший край Британских островов.

В последний день мне пришлось распрощаться со школьными друзьями и учителями. Странно, но оказалось, что я пользовался там популярностью – первый ученик, важная персона. Моих лучших дружков звали Пьетер и Куртис. Я был похулиганистее Куртиса, впрочем, как и Пьетер. Этот-то был буйный, как надо; мой отъезд его ужасно расстроил. Мне было приятно, что кто-то будет по мне скучать. Другие ребята в большинстве своем были тормоза и мямли. Пьетер тоже был мне дорог, но больше всего я буду скучать по мисс Карвелло, моей учительнице, благодаря которой я впервые открыл, что у меня есть, чем думать. Она была красавицей, с большими темными глазами. Я дрочил на нее в первый раз, ну, когда была молофья. Она сказала Вет, что очень сожалеет, что я покидаю Южную Африку, так как в школе я все хватал на лету и был известен как «будущий студент». Эта несчастная фраза прицепилась ко мне и впоследствии бросалась мне всякий раз, когда я в чем-то не успевал.

Я хотел остаться в ЮАР. Там приобрел я несколько извращенное чувство собственной важности; даже какое-то самосознание. Я знал, что я, бля, особенный, что бы там обо мне ни говорили. Я знал, что я не буду таким, как все, как мой старик, мамаша, Бернард, Тони, Ким, другие ребята в районе; все они – мусор, ничто. А я – Рой Стрэнг. Хоть мне и пришлось вернуться, но теперь все будет по-другому. Я теперь говно есть не стану.

Когда Джон наконец-то вернулся в домой, в Шотландию, по этому поводу был устроен семейный ужин. Собрались все или почти все, Уинстон II – в карантинном вольере, Элджин – в ИНТЕРНАТЕ ДЛЯ ДЕТЕЙ С ОТКЛОНЕНИЯМИ. Было решено, что, если посадить его за праздничный стол, это всех смутит и опечалит, и я, признаться, был главным сторонником его отсутствия. Только Ким, Вет и Бернард ратовали за то, чтоб его привезти, но Джон как обычно сказал последнее слово:

– Это будет нечестно, если мы привезем его, только собьем его с толку, знаешь-понимаешь, запутаем парня.

Ужин был великолепен. Мама приготовила спагетти корбонаро с брюссельской капустой, жаркое с брокколи было навалено сверху так обильно, что не видно было ни пасты, ни соуса. На десерт был бисквит с шерри. Несколько бутылок «Лейбфраумилха» были осушены до дна. Никогда я еще не видел, чтоб наш стол так ломился от еды. Мы редко ужинали за семейным столом, обычно мы поглощали пищу, держа тарелки в руках, сражаясь за место возле телика. Все это по особому случаю, объяснили нам.

Несмотря на это, за ужином царила напряженная атмосфера. Тони, на лице которого выступили крупные капли пота, ожесточенно вспахивал еду, а у Ким все вываливалось из тарелки. Незадолго до ужина Бернард разругался с Джоном и не сел, а прямо-таки обрушился на стул, с бледным лицом и трясущимися руками. Пытаясь отрезать кусочек жаркого, он тяжело дышал, из него вырывались тихие попискивания, какие можно услышать от собаки. Позже Ким рассказала мне, что Джон услышал от мамы историю, как Бернард и другой парень чего-то там делали вместе, и пригрозил, что отрежет ему перец.

Мама с папой, очевидно, уже сами успели поругаться на этот счет, и были оба на таком взводе, что за столом, казалось, воздух сгустился вокруг них. Я быстро и нервно поел, горя желанием удалиться; я чувствовал, что одно неверное слово или движение может спровоцировать кровавое побоище.

– Мясо горячее… – сглупила Ким. Джон бросил на нее злобный взгляд.

– А ты хочешь, чтоб было холодное, ёб твою? Твоей маме большого труда стоило приготовить этот ужин! Прояви хоть каплю уважения, знаешь-понимаешь, хоть каплю уважения.

Вот это действительно было уже опасно, ведь на Ким Джон наезжал крайне редко: она как-никак была его любимицей. Ким надулась и повесила голову. Казалось, она размышляет, не прибегнуть ли к проверенному способу, а именно: разреветься, чтобы привлечь внимание, но, отвергнув этот ход, погрузилась в тяжкие раздумья, что бы ей такого предпринять.

Вет тоже вписалась в действо:

– Тони, не спеши ты, блин. Тебя, Рой, это тоже касается. Еда никуда от вас не убежит, ради Бога.

Мама всегда казалась мне молодой и красивой. Теперь она представлялась мне кривой и изможденной старой ведьмой, чьи глаза уставились на меня из-за пятен расплывшейся туши. В ее длинных черных волосах я заметил посеребренные пряди.

Да пошла она, да все они! Я стану сильным. Сильный Стрэнг. Уж я-то позабочусь, чтобы мое имя знала каждая собака.