Княгиня Ольга. Две зари - Елизавета Дворецкая

– Сказывают тамошние люди, будто Карл Магнус был на войне в земле германской, спасался от врага сильного и не мог реку перейти, – продолжал Острогляд. – Тут вышел из чащи олень и по броду на другой берег пошел. Так за ним войско Карлово все перешло невредимо. В память о том повелел Карл поставить близ того брода двор себе и город построить. Ныне город сей велик и богат, стенами из камня и рвами глубокими обведен. Стоит там высокий остров, на острове твердыня, королевская усадьба из камня, и церковь большая, прямо как в Царьграде самом, только вот украшено не так хитро. Живут в нем издавна короли, и лучших мужей своих со всей земли туда собирают на совет, и церковных мужей тоже. Украшен он дворцами, палатами, церквями и монастырями. Мы, пока королевского прибытия ждали, не раз все это осматривать ездили.

– И долго ждали? Чего не принимал вас? – любопытствовал Етон. – Недосуг было?

– Когда прибыли мы, самого Оттона дома не случилось – уехал он на войну, с полабами воевать. Ждали мы его в тех палатах до самого листопада месяца. Зато была дома жена его, королева Адельхейд, и она принимала нас и не раз ласковые и мудрые беседы с нами вела.

Лют с трудом удержался, чтобы не покоситься на Одульва. Острогляд ничуть не преувеличил: с королевой Адельхейд они виделись несколько раз. Эта женщина была прославлена среди восточных франков не менее, чем Эльга – на Руси. Прежний Етон при упоминании Оттоновой королевы уже верно отпустил бы некое ехидное замечание… но напрасно Лют вглядывался в глаза Етона нынешнего – в них отражалось только любопытство. После своего возрождения Етон не знал очень многого из того, что было ему известно до смерти…

– Король с войны воротился к самой Коляде, то есть к Рождеству Господню, – рассказывал Острогляд. – Принял нас хорошо. Грамоту нашу взял и дал ответ: дескать, сам Бог всемогущий на него, Оттона, возложил долг заботиться о вере Христовой и всем народам ее нести. Таковое дело сам Карл Магнус всем своим потомкам и наследникам завещал. Призвал Оттон к себе мужа одного ученого и честного, именем Либуций, и повелел архиепископу прямо там, во Франконовурте, того монаха поставить епископом для Руси.

– Где же он? – Етон бросил взгляд на киевских телохранителей и купцов, слушавших беседу стоя, ближе к двери. – Вы не привезли его?

– Не готов он еще в дорогу. Епископу собраться – не просто подпоясаться. Надобно ему книги богослужебные отыскать или же начертать велеть, сосуды приготовить, покровы и все иное, что для службы богу потребно. Мощей святых отыскать, чтобы на Руси церкви ставить. Других мужей добрых сыскать и к себе призвать, чтобы их священниками поставить. Это все дело долгое.

– Когда же он приедет к вам?

– Обещал поспешать, как сумеет, а то сказал, на все воля божья, – Острогляд развел руками. – Ну да Оттон нам слово свое дал и богом поклялся, что обещанное исполнит, и в подкрепление послал некие дары княгине нашей Эльге.

Видно было, что Етон очень хочет спросить про дары, но не смеет, а Острогляд хранил важный вид, не собираясь раскрывать все свои тайны.

– Ладно, не буду вас томить долго, – сказал Етон. – Для вас уж и баня, и отдых приготовлены, ступайте. Как отдохнете, еще побеседуем. Многое мне любопытно. А может, и сам кое-какие весточки в Киев с вами отправлю.

Проходя мимо скамьи, где сидели нарочитые мужи плеснецкие, Лют вдруг заметил знакомое лицо. Скуластый русобородый мужчина примерно его лет не отрывал от него тяжелого взгляда. И Лют заставил себя улыбнуться, будто в ответ на самое дружеское приветствие. Он знал, что его улыбка больнее ранит давнего знакомого, чем самое жестокое проклятье.

* * *

Когда Летава возвратилась домой, и муж, и гости с нетерпением ее ждали.

– Ну? – Берест встал со скамьи, едва она вошла. – Видела их?

– Приходили все трое бояр, и с людьми своими, с оружниками и с купцами, – Летава сняла кожух и повесила на вбитый в щель у двери крюк, вырезанный в виде головы утки. – Барашка принесли. Мне бабка хороший кусок отдала – возьми, сказала, покорми гостей твоих, все им утешенье! – Она усмехнулась. – Я Добычихе оставила, к ужину велела зажарить. Хороший барашек. У Коланца они купили сразу пяток.

– Так чего им для богов жалеть – они люди не бедные, – хмыкнул Берест. – Весь белый свет ограбили, данью обложили – у них серебра, что звезд на небе!

– Девицу, значит, не просили у Етона для жертвы? – подхватил гость, Плетина из Драговижа. – Что же так поскромничали? Прямо не узнаю киян.

В Плеснеск укромичи отправились почти сразу после того, как Унерадова дружина ушла с Горины на восток. Здесь они намеревались искать правосудия и защиты у князя Етона – живой он или мертвый, а его прямой долг защитить своих людей от грабежа и поношения! Приехали целой дружиной: Воюн с семью родичами, Плетина с родичами, люди от иных городцов Укромской волости. Ехали пять дней, а прибыв на место, застали в Плеснеске множество народу, собравшегося с той же целью: пожаловаться на насилия русов и потребовать защиты. Пристав на гостином дворе, гориничи в первый же вечер наслушались пугающих сказов. То же, что у них в волости, в эту осень и зиму творилось по всей земле Бужанской. Кое-где обошлось еще хуже: передавали, что два или три городка вовсе были сожжены, хорошо, если не вместе с жителями. У бужан появился новый хозяин и сразу дал понять, что с ним шутки плохи.

Омоложенный князь Етон принял укромичей ласково, но ничего утешительного сказать им не мог. После поединка минувшим летом на всех бужан легла обязанность платить дань Святославу киевскому. Вину в том, что их не собрали и не обсудили с ними это дело, Етон целиком перекладывал на Святослава: тот не желал терять дань даже за один год. Плетина жаловался на убийство сына, Воюн – на увод дочери, и Етон соглашался, что это дело необходимо рассудить. Но для этого требовалось присутствие виновных, то есть людей Святослава.

И вот они появились в Плеснеске – три посла, вернувшиеся от короля Оттона, значит, киевские мужи из числа самых знатных. На второй день после приезда они отправились с жертвами на Божью гору: чтобы боги хранили их на земле Бужанской и помогли благополучно достичь родных своих краев, до которых оставалось еще полмесяца пути. Мужи хорошего рода, опытные и наученные вежеству, кияне не тянули с жертвами и взялись за это сразу после бани. Теперь, когда жертвы были принесены и приняты, кияне оказались под покровительством не только князя, но и самих богов. Любой, кто вздумал бы причинить им вред, стал бы врагом князя и всех бужан. Такая их расторопность причиняла Бересту сильную досаду, хотя тяжелый опыт его научил: дела мести с наскоку не делаются.

– Пойдем завтра же, Воюня, спросим с них наши обиды! – восклицал Плетина. – Пусть князь рассудит! Требовались ему Святославовы люди – так вот они тут!

– Лучше этих не сыскать, – бросил Берест. – Они к князьям киевским самые близкие. Родичи даже. Я этого, который в брусничном кафтане был, много лет уже знаю. Он киевского воеводы младший брат, и с Ольгой они в свойстве.

Летава тоже узнала человека, о котором говорил Берест. Первая попытка Береста отомстить Свенельдичу-младшему, предпринятая десять лет назад, и свела ее с будущим мужем. Она хорошо понимала, почему Берест не хочет даже имени его произнести. Сев у стола, Летава опустила руки на колени и устремила на мужа взгляд, в котором сожаление мешалось с тоской. Она все еще любила его – сама не зная, чем ее так пленил этот неразговорчивый, довольно угрюмый парень, оставшийся без родни, без дома и только с тем богатством, что было на нем надето в то давнее осеннее утро, когда Лют Свенельдич разорил его родной город Малин. Она надеялась, что со временем озлобленность и тоска пройдут, но нет: жажда мести так и осталась его главным стремлением. В то давнее утро Берест, внезапно лишившись всей родни, словно родился заново. За несколько дней он стал сам себе род, сам себе отец и глава. С тех пор он не знал иной цели и другой мечты, кроме как вернуть отнятую киянами мирную жизнь. Но давно заросли лопухами и бузиной заброшенные малинские избы, скрылся под высокой травой родовой жальник близ вымершего поселения. Здесь, в Плеснеске, у Береста имелся новый дом, жена и трое детей; теперь он принадлежал к уважаемому роду Бегляновичей, что состояли, через Летавину бабку Бегляну, в родстве с самим Етоном. К Бересту Бегляна благоволила, Летава по-прежнему помогала ей в святилище. Берест работал в кузнице, чему учиться начал еще дома, при отце, и порой сам ездил с товарами в землю Деревскую – после разорения десять лет назад там ощущалась нехватка хороших изделий. Летава оставалась красивой, лишь потеряла после родов пару зубов. У них было три коровы, овцы, свиньи, птица, челядь. Ни в чем семья не знала нужды: ни в имуществе, ни в уважении. Но сам Берест жил будто в чужом доме, мысли его стремились, как птицы в Ирий, к новым сражениям с ненавистной киевской Русью. Когда в Плеснеске появились укромичи, он позвал Воюна с ближиками поселиться у него. У них была с ним общая месть, а потому он видел в них братьев.