Фронт без флангов - Леонид Алексеевич Коробов

движение. Сотни подразделений включились в борьбу, мы быстро обескровим гитлеровскую армию. Действия таких частей подняли дух народа, оставшегося за линией фронта. А народ всегда был источником силы для воинов…

Он помолчал.

— Теперь враг отступает от Сталинграда, бои идут под Харьковом. — Он задумался, а потом добавил: — Ну, Гитлер, если за гриву не удержался, то и за хвост не удержишься…

Дверь отворилась. На пороге появился Политуха.

— Товарищ командир, кушать сготовлено, — доложил он.

— Зови комиссара и остальных, — сказал Ковпак, — я сейчас.

Дед вышел из хаты. Пистолет его остался висеть на стене. Ковпака редко можно было видеть с пистолетом. Уверенный в своих людях, командир не нуждался в средствах самозащиты.

Через дорогу, в чистенькой хате, помещалась столовая. Повариха штаба, тетя Феня, накрыв на стол, ждала обедающих.

По сравнению с другими отрядами и соединениями, в которых мне пришлось побывать, у Ковпака приятно поражала сервировка штабной столовой. Тонкие стаканы и серебряные ложечки, столовый сервиз, ножи, вилки и ложки — все было тщательно, со вкусом подобрано. По примеру штабной столовой начали заводить сервировку в батальонах, и только в роте разведчиков ели всегда по-поход-ному, из чугуна.

Тетя Феня разлила по тарелкам суп. Из отдельного чугуна она налила Ковпаку куриного бульона. Дед накрошил в него хлеба. На второе подавались вареники.

— Когда же я перестану завидовать, — сказал Ковпак, дожидаясь своей тарелки. — Тетя Феня, дай мне вареников.

— Не могу, Сидор Артемьевич, — отозвалась она, — последних зубов лишитесь. Вам опять мозги приготовлены.

Она подала Ковпаку жареные мозги. Он содрал корочку и, поев немного мякоти из середины, нервно отодвинул тарелку.

— Деснам опять больно, — сказал он. — Очень больно, як у немовля.

Все смотрели на него с сожалением. Уже второй раз в этом рейде у Деда начинали болеть десны. Тремя последними зубами он не мог жевать.

Ковпак встал из-за стола, но повариха подала ему стакан черного чаю.

— Зови ко мне Базиму, — сказал он Политухе, — совещание будет.

Ночь выдалась неспокойная. Хозяйка нашей избы, Пелагея, долго не могла убаюкать ребенка.

— Я очень люблю детей, — мечтательно сказал Вершигора, слушая пронзительный крик ребенка. — На Большой земле у меня растут два сына.

Ребенок заснул, когда уже рассвело, и мы тоже заснули. Меня разбудил неистовый крик хозяйки.

— Ой, лихо, ой, лихо! — причитала она. — Вороги под хатой!

Мы проснулись и сразу не поняли, что случилось.

— Ой, вороги под хатой! — надрывалась Пелагея.

— Какие вороги? — спросил Петрович. — Что ты детей пугаешь?

— Ось побачьте, вороги, — кричала она.

Выглянув в окно, обращенное на реку Тетерев, увидели мы на противоположном берегу пять человек в гитлеровских мундирах, идущих гуськом в сторону деревни.

— Это мои хлопцы, — сказал Петрович, — из разведки идут.

Хозяйка, видя, что мы спокойны, замолкла. Мы уснули. Но не прошло и часа, как Пелагея снова заголосила на всю хату:

— Ой, лихо, вороги под хатой!

Мы проснулись. Петрович плюнул и хотел было занавесить окно, которое выходило к реке. Но Пелагея продолжала кричать:

— Ой, лихо, вороги идут! Ось побачьте, идут вороги, — плача, говорила она, указывая на окно.

Петрович выглянул в окно, потом схватил бинокль и выбежал из хаты. Вернувшись, он кивнул мне и сказал:

— Одевайся, Пелагея права, фашисты в цепь рассыпались.

Мы оделись. В хату вбежала автоматчица Ира Гнатенко, у которой был пост на берегу. Она доложила о появившемся противнике и отправилась обратно. Коженков сбегал к Деду, и тот отдал распоряжение встретить врага.

Противоположный берег был низкий. Фашистская цепь шла во весь рост по лугу. В это время на нашем берегу расставлялись пулеметы, снайперы выбирали для себя укромные места. Появился Дед. Он пришел с палкой и, расхаживая по берегу, всматривался в цепь. Пулеметы стояли готовые к бою. Наш высокий берег главенствовал над противоположным, и вражеская цепь вся была у нас на виду.

— Пора начинать, — сказал один из бойцов Ковпаку.

— Нет, рано, — ответил Дед. — Хай поближе подойдут, и тогда мы их, как кур, бить будем.

Враги приближались. Один из партизанских пулеметчиков забрался на крышу хаты и пристроил свой пулемет на трубе. Он крикнул оттуда, чтобы начинали, но Дед погрозил ему палкой, и он замолчал.

Только когда гитлеровцы были уже близко, Ковпак махнул палкой, и в разных концах на нашем берегу загрохотали пулеметы. Снайперы с первых выстрелов убили несколько фашистов. Начался не бой, а, как сказал Дед, избиение. Из партизан никто не маскировался, и пример этому показывал сам Ковпак. На мой вопрос он ответил:

— Когда солнце сзади тебя, ты невидим. Солнце у нас за спиной.

Гитлеровцы бросились на луговину.

— Не стрелять, — приказал Дед. — Пулеметам молчать. Справятся снайперы. Беречь патроны.

Партизаны закурили и с любопытством смотрели на тот берег. Но гитлеровцы точно провалились сквозь землю. Снайперы через свои прицелы следили за луговиной.

— Во, во, поднимается, — сказал кто-то громко.

На луговине из-за бугорка начала подниматься каска. Лежавший рядом со мной у дерева снайпер взял ее на мушку и дожидался, когда она поднимется выше.

Каска совсем поднялась над бугром, издали можно было различить белое пятно лица. Снайпер выстрелил, каска скрылась.

Ковпак осмотрел наш берег и, затушив цигарку, сказал:

— Этого дела до обеда хватит, пойду завтракать.

Вернувшись через час, он застал ту же картину. Снайперы охотились за поднимающимися из-за бугорков касками.

— Костя, — позвал Ковпак разведчика. — Семенистый, идите ко мне.

Те подошли.

— Давайте на тот берег и справа во фланг фашистам зайдите. Старик! — крикнул Ковпак блитченскому жителю, подходившему к берегу. — Как твое прозвище?

Тот снял шапку и, поздоровавшись, ответил:

— Яковенко, Яков.

— Ну, вот, Яковенко Яков, — сказал Ковпак, — готовь лодку, будешь на тот берег переправлять хлопцев.

Старик мелкими шажками потрусил к реке и через четверть часа вернулся.

— Так что лодка наготове, — сказал он.

— Ну, хлопцы, давай, — сказал Ковпак.

Четверо, среди которых были два ординарца Ковпака, Семенистый и Николаев, начали переправляться. Снайперы чаще стреляли, не давая возможности противнику рассмотреть наш берег.

Яковенко переправил четверку, не выходя из лодки, начал поджидать их на том берегу. Четверка людей, пригибаясь к земле, обходила луговину. Фашистский пулеметчик, видимо, заметив их, открыл огонь. Наши бойцы залегли. Тогда партизанские пулеметы выпустили по луговине несколько очередей, и противник замолчал.

Над лугом все чаще и чаще поднимались каски. Гитлеровцы, почувствовав на своем берегу партизан, заволновались. Они не пытались отстреливаться, чувствовалось, что им хочется подняться и отойти. Но снайперы с пулеметчиками открывали огонь, и каски снова прятались за бугорками.

Четверка продвигалась по луговине. Партизаны часто вставали на колени и смотрели в сторону противника. Когда они зашли во