Заххок - Владимир Медведев

Шер удивляется:

«Не обижался?»

«Нет, никакой обиды не было, – Гиёз говорит. – Зухуршо весёлый парень. Со всеми смеялся».

Рано утром к воротам являемся. В полдень дэв из калитки выходит:

«Эй, талхакские, заходите».

Во двор входим, перед дворцом чёрная «Волга» припаркована. Справа ещё один дом, небольшой. Наверное, думаю, мехмонхонá, пристройка для гостей. Входим. Небольшая комнатка коврами увешана, у стены курпача расстелена, на ней пятнистый дэв возлежит.

«Проверил их?» – у первого спрашивает.

Первый приказывает:

«Руки подними».

По всему телу меня охлопывает, будто подушку взбивает. Оружие ищет. Гиёза с Додихудо обшаривает.

«Чисто, – говорит. – Заходите».

На резную дверь указывает. Скидываем обувь. Покойный Гиёз, бедняга, долго возится, пока сапоги стягивает. На одном чулке дырка, он и чулки снимает, приличия ради к Зухуршо босиком входит.

Эха-а-а! Это не мехмонхона, оказалось. Кабинет как в райкоме… нет, чем в райкоме, даже ещё богаче. В глубине – письменный стол полированный. К нему другой длинный стол со стульями приставлен. Для заседаний. Зухуршо встаёт, навстречу идёт.

«Гиёз, дорогой, наконец свиделись! Давно я этой встречи ждал».

В глазах счастье светится. Повторяет:

«Гиёз, ох, Гиёз…»

Будто долгожданный подарок получил. Удивительно мне: почему прежде Гиёза к себе не призвал? Почему к нему в Талхак не приехал? Вижу: даже покойный Гиёз удивляется. Хоть дружбой с Зухуршо хвалился, но подобной ласки не ожидал.

Почтенный Додихудо речь начинает, к Зухуршо обращается:

«Слышали мы про ваше горе…»

«Горе? Какое горе?» – Зухуршо спрашивает.

Почтенный Додихудо удивления не выказывает.

«О кончине вашей супруги говорю, – поясняет. – Вместе с вами о ней скорбим».

Зухуршо опечаленный вид принимает.

«Да, – говорит, – умерла».

За длинный стол нас усаживает, чай наливает, Гиёзу подаёт.

«Давно не виделись, дорогой. С тех времён…»

«Весёлое время было», – покойный Гиёз говорит.

«Да, весёлое, – Зухуршо соглашается. – И ты весёлым парнем был».

Покойный Гиёз смеётся:

«Э, брат, я и сейчас не совсем ещё грустный…»

«Шутил много», – Зухуршо продолжает.

Вижу, нет в его глазах ни веселья, ни радости. Но покойный Гиёз того не замечает.

«Все шутили, смеялись», – говорит.

«Над кем смеялись?» – Зухуршо спрашивает.

«Просто смеялись», – Гиёз говорит.

«Нет, – Зухуршо говорит. – Надо мной смеялись. Как ты меня называл, помнишь?»

Покойный Гиёз смеётся:

«Чемпионом прозвал».

«А слова какие прибавлял? – Зухуршо ласково спрашивает. – Забыл?»

Я в душе Бога молю, чтоб надоумил Гиёза злосчастное прозвище вслух не произносить. А он сам догадывается, о чём речь идёт.

«То шутка была, – оправдывается. – Если обидел, извини по старой дружбе».

«Шутка…» – Зухуршо повторяет.

Мрачнеет, в лице меняется, будто на мгновение какой-то джинн из него выглядывает: страшный, грозный. Мне страшно становится, думаю: «В своём ли Зухуршо уме?» Представляется мне, что бросится он сейчас на несчастного Гиёза, кусать и грызть зубами начнёт.

Гиёз того будто не замечает, повторяет:

«Просто дружеская шутка».

Зухуршо смеётся сердечно, весело:

«Эх, Гиёз, Гиёз…»

Думаю: «Не почудилось ли?» А Зухуршо продолжает ласково:

«Весёлый ты мужик, Гиёз, только шутить не умеешь. Не огорчайся, урок тебе дам, покажу, как надо».

«Хуш, хорошо, – Гиёз говорит. – За науку спасибо скажу».

Зухуршо кричит:

«Гафур, принеси!»

Пятнистый дэв входит, на стол верёвку из шерсти, чилбур, кладёт. Чилбур кольцом свёрнут, наружу лишь петля торчит.

«Надевай», – Зухуршо покойному Гиёзу приказывает.

Гиёз не понимает:

«Что надеть?»

«Петлю. Себе на шею».

Я думаю: «Зачем верёвка, зачем петля? Фокус какой-нибудь? Нет, наверное, Гиёза в глупое положение поставить, унизить желает».

Наверное, Гиёз о том же думает. Спрашивает:

«Зачем?»

«Э-э, глупый вопрос задаёшь. Повешу тебя».

«Друг, пожалуйста, другую шутку придумай, – Гиёз просит. – Эта очень опасная. Если что-нибудь не так окажется, задохнуться могу ненароком».

«Обязательно задохнёшься, – Зухуршо смеётся. – Иначе зачем вешать?»

Гиёз тоже улыбается:

«Эх, друг, ты всегда…»

Из Зухуршо вновь ужасный джинн вырывается:

«Не смей «ты» говорить! – шипит. – Вежливости тебя не учили? Культуре не учили? Ты ко мне «джаноб», господин, обращаться должен. «Таксиром» должен величать».

И вдруг опять весело смеётся:

«Вот так-то, Гиёз. – И добавляет дружески: – Ну, чего сидишь? Надевай».

Покойный Гиёз в лицо ему прямо смотрит, говорит:

«Товарищ Хушкадамов, я в такие игры не играю».

Зухуршо пятнистому Гафуру приказывает:

«Подержи его».

Гафур стол огибает, позади покойного Гиёза встаёт, лапами его обхватывает. Зухуршо на почтенного Додихудо пальцем указает, приказывает:

«Ты ему надень».

Почтенный Додихудо говорит:

«Таксир, воля ваша, но я такой грех на себя не возьму».

Зухуршо кричит:

«Занбур!»

Второй дэв входит.

«Принеси».

Дэв уходит. Мы сидим, молчим. Верёвка на столе лежит. Пятнистый дэв Гафур покойного Гиёза держит. Почтенного Додихудо дрожь бьёт, но держится он, страха не показывает, гордо сидит. Я думаю: «Что делать? Что делать?» Мысли в голову не идут.

Занбур входит, вторую верёвку с петлёй на стол кладёт. Зухуршо на почтенного Додихудо указывает:

«Подержи его».

Занбур стол обходит, сзади обеими руками почтенного Додихудо обхватывает, к спинке стула прижимает.

Зухуршо в меня пальцем тычет:

«Ты, – на почтенного Додихудо указывает, – ему надень».

Понимаю, что последний час пришёл. Ничего не отвечаю, о том думаю, чтобы с силами собраться, достоинства не уронить.