Азиатская модель управления. Удачи и провалы самого динамичного региона в мире - Джо Стадвелл

JCRR сыграла решающую роль и при введении в культуру новых высокоурожайных сортов и в пропаганде альтернативных высокоурожайных культур, в то время как правительство Тайваня нередко гарантировало минимальные закупочные цены на экспортно ориентированные продукты с целью ограничить риски фермеров.

В качестве примера можно рассмотреть ставшую популярной новую экспортную овощную культуру – спаржу. Было подсчитано, что для ее возделывания, по сравнению с рисом, потребуется в 2900 раз больше затрат труда, а это предоставляло дополнительную работу в стране, где до конца 1950-х гг. скорость появления рабочих мест в индустриальном секторе не опережала рост населения. Переработка пищевых продуктов, которая началась с тростникового сахара, а затем перешла к грибам, спарже, тропическим фруктам и другим культурам, стала на Тайване первой «промышленной» экспортно ориентированной отраслью. А вот текстильное производство набрало обороты только в середине 1950-х гг.

Среди государств Северо-Восточной Азии Тайвань выделяется тем уровнем, на котором сельхозпродукция стимулировала экспорт и доминировала в нем в начальный период экономического развития. Этот опыт доказал, каким мощным катализатором способно оказаться трудоемкое частное семейное фермерство. И действительно, вклад сельского хозяйства в экономику страны оказался настолько большим, что правительство смогло извлечь из него значительные финансовые ресурсы, при этом, судя по всему, не подорвав стимулирование фермеров к увеличению производства. Государство установило свою монополию на удобрения и продавало их фермерам с надбавкой в 10–30 % к ценам мирового рынка, а также принудительно закупало около четверти урожая риса по ценам, существенно ниже рыночных. Несмотря на это, аграрный сектор продолжал функционировать эффективно.

Серьезные споры ведутся насчет того, сколько денег было выкачано из сельского хозяйства в общей сложности, притом что правительство одновременно вкладывало средства в аграрный сектор, однако нет сомнений, что именно тайваньские фермеры помогли профинансировать индустриализацию страны на начальном этапе. И сбережения домохозяйств не только позволили оплатить строительство фабрик, но и обеспечили рынок, ставший ключевым для первых промышленных товаров, поскольку доходы фермеров выросли в реальном выражении вдвое в течение 1950-х гг.{70}

На Тайване вклад сельского хозяйства в развитие экономики достиг наивысшего уровня. Более того, раннее промышленное развитие здесь перекликалось с процессами в Японии эпохи Мэйдзи (и в меньшей степени в Японии после Второй мировой войны), а также в Китае после 1978 г., где оно сосредоточилось в сельской местности. Другими словами, прогресс в сельском хозяйстве оказался связанным с промышленным прогрессом не только финансово, поскольку сельское хозяйство стало первоначальным источником благосостояния и сформировало новые рынки, но и географически, поскольку сельская местность стала домом для многих вновь созданных предприятий обрабатывающей промышленности и произвела на свет многих промышленных предпринимателей. В этом плане разделение историй сельского хозяйства и обрабатывающей промышленности в Японии, Китае и на Тайване выглядит искусственным. Однако эти три государства не являются типичными развивающимися странами. Гораздо более обычен для третьего мира сценарий развития с «городским уклоном», когда город и село, обрабатывающая промышленность и сельское хозяйство разделены, как небо и земля.

Именно такая ситуация сложилась в Юго-Восточной Азии. Там постколониальные правительства заигрывали с земельной реформой, но никогда не доходили до фундаментальной реструктуризации своего сельского хозяйства. И даже США не преуспели с применением внешнего политического давления, которое привело к такому позитивному эффекту в Северо-Восточной Азии. Отсутствие убедительных политических доводов на национальном и международном уровне о важности семейного фермерства для экономического развития стало первой предпосылкой сравнительно низкой экономической эффективности региона Юго-Восточной Азии. Самым болезненным образом это сказалось на Филиппинах.

Перелет занял всего час. Когда мы приступили к снижению, повсюду заблестели светло-зеленые поля, покрывавшие прибрежную равнину. Среди них виднелось несколько темных пятен – все, что осталось от тропического леса. Местами от плантаций поднимался дым там, где жгли стерню, – дело было в ноябре, в самом разгаре уборки урожая. Вокруг нового аэропорта заросли тростника доходили до стоянки самолетов. По дороге в город мы пересекали одну сахарную плантацию за другой, а мимо нас катили грузовики, доверху нагруженные срезанными бурыми стеблями, которые они везли на рафинадные заводы. Тут и там, посреди полей или на погрузке грузовиков, виднелись тощие сакадас с мачете в руках – сезонные сборщики сахарного тростника, самые низшие в иерархии сельских тружеников.

Баколод давно пережил времена своего расцвета в 1970-х гг. Тогда огромная квота на импорт сахарного тростника, предоставленная Соединенными Штатами, открыла производителям в этой бывшей американской колонии доступ к надежно защищенному таможенными барьерами рынку США, где цены на сахар – несмотря на все заявления Штатов о выгодах свободного рынка – остаются среди самых высоких в мире{71}. В 1960-х и начале 1970-х «сахарные короли» разъезжали по окрестностям Баколода в новейших американских стретч-седанах с открытым верхом. На фотографиях той эпохи центр города напоминает больше Калифорнию, чем Азию. В современном Баколоде по-прежнему действуют казино с охранниками, вооруженными обрезами, но прежнее чванство уже улетучилось.

Сохранились нетронутыми, однако, основные реалии сельского хозяйства третьего мира: землевладельцы господствуют, большинство сельхозработ выполняют безземельные крестьяне{72}, фермеры, получившие земельные наделы через плохо задуманные и неподготовленные инициативы по проведению земельной реформы, в своем большинстве продали участки землевладельцам, чтобы снова взять их в аренду, или же потеряли над ними контроль из-за долгов. Урожаи низкие, и во многих хозяйствах ниже, чем в 1970-х гг., а обычная ставка зарплаты сельскохозяйственного работника составляет 120 филиппинских песо ($ 2,60) в день{73}.