Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг. - Элиас Лённрот
Шрифт:
Интервал:
Если бы я оставался здесь далее, я скорее проиграл бы, чем выиграл от исключительного внимания к моей особе. Если прежде я чувствовал себя здесь как дома, то теперь хозяйка считала своей обязанностью обхаживать меня как высокого гостя, что всегда является обременительным как для гостей, так и для хозяев. Незадолго до обеда она спросила меня, едал ли я когда-нибудь «карельское лакомство». Я ответил, что не слыхал раньше такого названия, и спросил, из чего его делают. Она обещала приготовить мне его. Это было не что иное, как обычная простокваша, перемешанная с молоком, по вкусу напоминающая творог с молоком. «Ну и лакомство!» — скажешь ты, дорогой читатель, но я убедился на собственном опыте, что эта простая еда очень вкусна, если есть ее не на полный желудок.
Я отправился отсюда уже под вечер и прошел 5/4 мили до одного дома, где остановился на ночь. На следующее утро я пошел дальше, изредка останавливаясь лишь затем, чтобы поесть земляники и княженики. Так я прошел около трех миль и в полдень присел отдохнуть у обочины дороги. Вскоре сюда подъехали крестьяне, возвращавшиеся с ярмарки. Они узнали меня, так как видели по дороге в Сортавалу. За проданное в городе масло крестьяне получили по восемь рублей с пуда, что, по их мнению, было очень дешево. Я собирался доехать на их повозке до Иломантси, но, когда мы приблизились к деревне Коннунниеми (Хуосиоваара), крестьяне сказали, что если я хочу записать руны, то в этой деревне живет некий Раутиайнен, который якобы их знает.
И я, оставив своих попутчиков, пошел в деревню, которая находилась в версте от проезжей дороги. В доме только что отобедали. Раутиайнен спросил у меня, обедал ли я, и, услышав, что нет, пригласил к столу. После обеда он угостил меня спелой морошкой. Мы с ним съели большой
туесок этих вкусных ягод. Я дал несколько оказавшихся у меня монет его маленькой дочке, собравшей ягоды, и Раутиайнен велел ей принести еще второй туесок. Но я поблагодарил за угощение и перевел разговор на руны. Раутиайнен, проявивший такую щедрость и гостеприимство, в отношении рун меня не обрадовал. Он очень охотно слушал стихи, которые я ему читал, но в заключение сказал: «У вас же все руны уже есть, мне нечего добавить». Кроме нескольких совершенно никчемных вариантов, я ничего не добился от него. И все же нашлись люди помоложе, которые спели-таки мне пару более современных песен, и я записал их. Они же посоветовали мне пойти к Оллукке Парвинену, сказав при этом, что он не только знает стихи, сочиненные другими, но и сам неплохо слагает их. Кое-кто из молодежи вызвался проводить меня до дома Оллукки.
Когда мы оказались во дворе, я поздоровался с находившимся там мужчиной, не подозревая, что это и есть наш рунопевец, и прошел в избу. Сопровождавшие меня молодые люди остались на улице, чтобы сообщить, как я понял, о цели моего прихода. Вскоре и они прошли в избу, и я спросил у них, не видали ли они Оллукку. «Вы же с ним здоровались во дворе, — ответили они. — Но когда мы сообщили ему, что вы пришли записать его стихи, он бросился бежать, только мы его и видели». Я спросил, куда же он мог уйти, на что они ответили, что, может быть, к соседям, живущим неподалеку отсюда. Мы сходили туда, но там его не оказалось. Но я все же не зря шел сюда — хозяйка этого дома спела мне несколько старинных песен, которые я записывал по мере того, как она их припоминала. Она, как и многие другие до нее, уверяла, что я и за два-три дня не успел бы записать всех рун, какие она знала в молодости, и все сетовала на то, что память у нее ослабела и она многое перезабыла. «Но еще кое-что помню, — добавила она, — иногда целыми часами пою сама себе, особенно если чем-то расстроена и тяжело на душе. Тогда, кажется, песням нет конца, они сами приходят на ум — пою все песни подряд, а нынче вот никак не могу припомнить».
Оллукка должен был прийти к вечеру в этот дом, потому что назавтра обещался пойти на сенокос. Он и впрямь пришел поздно вечером, но ни в какую не соглашался петь руны. Мой вопрос, почему он днем убежал от меня, Оллукка оставил без ответа и начал оправдывать себя тем, что все руны, которые он знает, как сочиненные им, так и услышанные от других, якобы настолько плохи, что и записывать их не стоит. Уговаривал я его и упрашивал, и наконец он пообещал утром спеть мне лучшие из своих песен. Но произошло то, чего я и опасался: наутро Оллукка успел уйти, прежде чем я проснулся. Хозяйка была еще дома, она принялась вспоминать, какие песни остались неспетыми, и я надеялся получить от нее еще немало песен, но тут вмешался ее муж и сказал, что вместо этой старинной дребедени спела бы она лучше какую-нибудь духовную песню. Я же припомнил изречение о том, что муж есть глава жены, и не стал более упрашивать хозяйку петь для меня против воли мужа.
Утром того же дня, 14 июля, я оставил Хуосиоваара и почти без остановок дошел до Коверо. Я намеревался в этот же день дойти до Маукола, где живет губернский фискал[32] Фальк, про которого мне говорили, что он большой любитель финских рун. Но сразу после Коверо на развилке дорог я ошибся. Вместо того чтобы идти по направлению к Иломантси, я пошел налево, и вскоре дорога привела меня к русской часовне. Мне пришлось повернуть обратно, но прежде я зашел в один дом. Почти все жители деревни, так же как и жильцы этого дома, православные. Хозяйская дочь, увидев мою флейту, спросила, что это за палочка. Я ответил ей,
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!