В свободном падении - Анна и Сергей Литвиновы

Однако, похоже, те люди, портреты которых предъявила мне Варя, действительно желали встречи со мною. Вечером того же дня я увидел живьем девушку, которая фигурировала на листе, что показала мне Варвара. Она оказалась очень юной и очень хорошенькой. Совсем девочка, на вид не больше восемнадцати. Сразу закралась в голову мысль, что она никак не может иметь отношение к террористам. Что со стороны фээсбэшников это ошибка или разводка. И немедленно – запретный плод сладок! – я подумал: а хорошо бы, черт возьми, проверить, правду ли сказала Варвара. И что собой представляет эта самая Вероника Климова. Понять ее, просветить. Но, с другой стороны, уж больно сурьезная организация мне противостояла. Ей обломать мне бизнес – как делать нечего. Если не сломать жизнь вообще. Сунут в КПЗ на месяц по подозрению в терроризме – будет мне любопытство. В игрушки ФСБ не играет.

Когда мы возвращались вечером с Сименсом после приема, та самая девушка сидела в крошечном лобби нашей гостинички и попивала из бокала то ли сок, то ли коктейль. В короткий миг что-то даже торкнуло у меня в груди. Она была мила мне. Мне захотелось подойти к ней, заговорить, рассмешить. Однако нет, не стоит рисковать. И собой, и бизнесом, и своими клиентами.

Когда девушка увидела нас вместе с Сименсом в дверях, вскочила, не допив свою багровую жидкость, и бросилась ко мне.

У нас с моим помощником уже давно отработана на гастролях схема, как уклоняться от чересчур назойливых клиенток или поклонниц, которые желают выразить мне свое восхищение или, напротив, недовольство. Или, может, стремятся получить внеплановый прием. Подобных гражданок (на девяносто девять процентов они, как и все мои клиенты, дамы) мы с Сименсом называем между собой «сырами» (как некогда величали поклонниц оперных теноров).

Вот и сейчас я шепнул своему импресарио: «Сыриха!» – а сам быстренько двинулся к лифту. Мой менеджер встал грудью на пути Вероники Климовой. Хотя гражданка успела подойти ко мне почти вплотную. И я разглядел, насколько она хорошенькая: юная, стройная, с большущими глазами. Будем надеяться, что те уроды, что за мной наблюдают, не посчитают, что я уже связался с террористами.

Я вошел в лифт и благополучно вознесся в свой пентхаус, оставив Сименса разбираться с «террористкой». Он меня опять прикрыл.

А спустя десять минут импресарио поднялся в мой номер и со смехом стал рассказывать, как девчонка стремилась пробраться ко мне. Даже деньги ему сулила. Обещала ему неформальную и неофициальную экскурсию по городу и окрестностям – с последующим, можете себе представить, посещением сауны с девочками! А в конце Сименс дал мне конверт с письмом, которое она передала. Не смущаясь своего друга, я вскрыл послание.

Здравствуйте, Алексей!

Меня зовут Вероника Климова. Вам может показаться, что я преследую вас. Но это не так. Нам с вами нужно повидаться. Обязательно. И это больше нужно не мне – а вам. Это касается и вашего прошлого, и вашего настоящего, и вашего будущего. Я могу, и очень серьезно, помочь вам. А главное, рассказать вам о вашем же прошлом, о котором вы находитесь в неведении.

Далее шли ее номера телефонов – оба мобильных – и приписка:

Мне показалось, что за вами следят. Возможно, вы также боитесь встречи со мной. Гарантирую, я буду одна. Даю сто процентов: я не желаю вам зла и не замышляю ничего дурного. Я буду ждать вас каждый день ровно в 23.00 у памятника погибшим рыбакам.

И все равно: я не собирался встречаться с Климовой. Зато поздним вечером уже в постели моего пентхауса меня опять накрыла волна тоски.

И грусть моя, видит бог, не связана была ни с симпатичной (но запретной для меня) «террористкой», ни с могучей (и тоже запретной) Варей. Ни с притязаниями конторы, ни с тем, что Варвара, столь понравившаяся мне, никогда, вероятно, не сможет быть моею.

Я думал о том, что все, казалось бы, у меня в жизни есть – любимая работа, деньги, верный помощник, – а счастья нет. И еще – я вспоминал о маме. Ах, зачем, зачем же она умерла – такая красивая и молодая! И почему ей не смог помочь отец? И почему я не помню ни одного из тех событий – обрыв, бушующее море, – где же я был тогда? Ох, беда, беда. Когда ты исцеляешь душевные язвы людей, часто приходится сталкиваться с тем, что со своей собственной болью ты оказываешься один на один, и помочь тебе ровным счетом некому.

Это как с родинкой у меня на щеке. Растет потихонечку и растет. А вывести я ее не в силах, хоть и пытался. Получаюсь сапожник без сапог. Врач никак не исцелится сам.

В какой-то момент я ощутил, что в случае со своим прошлым я получил вызов судьбы, на который должен ответить. Ну, почему я, столь легко прозревающий жизнь своих клиентов, не могу увидеть, что творится с моей собственной? Почему столь глухой барьер стоит вокруг судьбы самого дорогого для меня человека – моей мамы?

Я закрыл глаза, сосредоточился и опять попытался ее преодолеть – эту преграду, не пускающую меня к прошлому.

Море, скалы, обрыв, двадцать с лишним лет назад, конец восьмидесятых… Мама, шторм, муть и злость у нее на душе… Низкое небо, стремительно несущиеся облака… Она подходит к обрыву – но я не вижу ее лица, не вижу, в чем она одета… Не вижу, не вижу, что происходит с нею дальше… И может быть – кто рядом?..

Картинку перед моим внутренним взором как будто застилает серой, грязной пеленой – и на душе у меня расплывается муть, хмарь и холод. Дальше меня не пускают.

Господи, неужели Вероника действительно что-то знает? И чем-то мне поможет?

В воинской службе есть один существенный нюанс. Здесь крайне редко хвалят, практически никогда не выносят благодарностей, чрезвычайно нечасто вручают ордена и присваивают внеочередные звания. Зато ругают, наказывают, снимают стружку, пропесочивают – всегда, постоянно, сплошь и рядом. Не случайно мой любимый начальник полковник Петренко любит приговаривать: «Высшая мера поощрения: не дать пенделей».

Вот и я взялась за дополнительную работу в Энске не ради того, чтобы выслужиться перед начальством или, допустим, заработать поощрение. И делать это никто меня не заставлял. Больше того: я была совершенно уверена, что если все пройдет, как надо, мои старания останутся совершенно никем не замеченными. Я о них даже в частной беседе полковнику Петренко рассказывать не буду. Но вот если случится что, меня непременно спросят – мой командир в первую очередь: «А почему ты, Варвара, не изучила как следует личности своих объектов? Что ты вообще там делала, в Энске, все это время? Булочки ела? В море купалась?» Полковник может быть ядовитым, и ему, ради красного словца, будет наплевать, что я булочек, во имя фигуры, не ем уж восемь лет, а в море купаться в октябре явно холодно.

Я и принялась изучать энский, детский период жизни Данилова. А также прошлое его родителей, которые уже ушли из жизни. Но главное внимание я посвятила личности Вероники Климовой. Тем более что меня реально волновало: зачем она вдруг отправилась к Данилову на прием? Что это? Случайность? Подспудная, непроизвольная тяга одного биоэнергооператора к другому? Или вдруг – это самое ужасное, намеренное, нацеленное движение двух иных к слиянию?