Охотники на снегу - Татьяна Алферова

У родителей с приездом Алекса появился шанс: молодой энергичный рычаг управления в виде будущего зятя, пока беспутного, но не безнадежного. Такого вмешательства в личную жизнь Королева не выдержала, терпение кончилось.

Вот когда выплыл на свет божий интимный дневник режиссера: безобидная тетрадь на девяносто шесть листов в синем коленкоровом переплете, такие студенты используют для конспекта лекций. В дневнике подробно описывалось что, когда, с кем и в какой позиции. Фиксировались опыты с шампанским и свальным грехом, эксперименты с кантермопсом, таблетками, содержащими кодеин, и прочими медицинскими препаратами, не говоря о диетической конопле. К дневнику прилагались неведомо кем сделанные фотографии, черно-белые — цветные еще не были в ходу. К сожалению, кроме самого автора дневника и одной из девушек, постоянно попадавшей в кадр рядом с «режиссером» (не из их круга, не сотрудницы «ящика», а буфетчицы из столовой, обслуживающей «ящик»), никого больше идентифицировать не удалось: нерезкое изображение, снимали без вспышки. Если бы не подписи на обороте снимков, может, и буфетчицу не опознали бы. Типичная, не обезображенная образованием, смазливая девица. Но она — участница студии, играла в спектаклях, правда, на вторых ролях. Актриса из нее вышла скверная, а сама девушка была глупенькой. Катя с ней вечно собачилась, что странно, вроде бы не тот уровень, не по Королеве ревность.

Выплыл дневник не где-нибудь, а в акватории стола большого начальника, того самого, который помог Кате удержаться на работе после больнички.

Внеурочно появился человек в костюме цвета мокрого асфальта и долго беседовал с Катей. Об этом знала только Валя, и то случайно: относила чертежи на формальное согласование в первый отдел, а заплаканная подруга как раз вышла из кабинета начальника и следом за ней «асфальтовый». Через день человек в костюме появился вновь и долго беседовал с каждым из студийцев, поначалу вызывая их по одному, а уж после всех вместе. И ту девушку, буфетчицу, уволили с плохой характеристикой, а режиссера посадили. Одни говорили, что за наркотики, другие — за аморальное поведение. Никто же не ходил никуда ничего узнавать, все как-то сникли и испугались. Но их не преследовали, даже не разогнали студию, а взяли другого режиссера, старенького. И буфетчицу уже на следующей неделе увидели в столовой другого проектного института, но не «ящика», не секретного.

А в городишке между Ленинградом и Москвой, где жили родители Кати, пустили троллейбус — но это не было связано с историей дневника и прочими безобразиями.

Катя вскоре сама уволилась, потому что вышла замуж. Муж, номенклатурный работник, только-только получил отличную отдельную квартиру. О роли жены в истории с неблагонадежным режиссером работник знал лишь в общих чертах, но Катя довела до его сведения главное: красивую женщину всегда рады оговорить.

Подруги расстались. Замужество Кати стало для Валечки неприятным сюрпризом, молодого мужа она даже и не видела. На свадьбу ее не пригласили.

Валя Завьялова проработала до роспуска «почтового ящика», случившегося в начале девяностых, оставаясь Валечкой и в тридцать, и в сорок лет, не выходя замуж, посвящая себя «чистому искусству» и потихоньку спиваясь. Оказавшись в той же коммунальной квартире на Полтавской (пятнадцать минут пешком до метро «Площадь Восстания») без необходимости ходить на работу ежедневно, она расслабилась на полгода, затем кинулась по старым друзьям. Выяснилось, что друзья уже расселись по хлебным местам, помнят ее хорошо, но на работу к себе взять не торопятся. Попутно выяснилось, что делать Валечка ничего, по сути, не умеет, а в продавцы идти не может, стыдно в продавцы-то. Почему стыдно, бог весть. Валечка расстроилась и расстраивалась в компании с бутылкой еще полтора года.

После того как ее оставил очередной бессовестный сожитель, она одним скачком превратилась в тетю Валю и устроилась на фабрику вахтершей. Поработала год, уволилась, снова устроилась, и так много-много раз, пока не остановилась на этом непрезентабельном месте, на деле оказавшемся уютным и даже денежным. Ненависть к удачливой бывшей подруге, оставившей номенклатурного работника (не сумел, бедолага, освоить новые правила игры в стране), вышедшей замуж за богатого немца — в ее-то возрасте! — не утихала, как утихла, к примеру, любовь к искусству, надежда на замечательную полноценную жизнь и тоска по прошлым свободным временам парения над толпой.

Однако с ненавистью было что-то не так, ненависть приходила в умаление. Зачатки высокомерия, внедренные режиссером Алексом, не проросли и не превратились в мизантропию. Тетя Валя любила людей, иной раз завидовала им, но чаще их жалела. Порой, подслушанное через стенку — типа сегодняшнего чириканья двух девочек-продавщиц — смешило ее до слез, так же, как и мнимые грехи, и мелкие пороки нынешних кандидаток в завтрашние смотрительницы общественных уборных.

Тетя Валя жалобно посмотрела на опустевшую бутылку из-под портвейна, пересчитала выручку на блюдце. Жизнь все-таки продолжалась.

Ангел, опоздавший на пару десятков лет, заплакал над четырьмя неродившимися мальчиками и девочками. Он не успел к этой женщине вовремя, не помог завязаться четырем новым жизням, а она все еще не отчаялась, хоть и ни во что не верила. Заметив чуждое присутствие, Ангел отвел случайно оказавшуюся здесь неупокоенную душу — лети дальше, это не твое место! — и наполнил бутыль.

Тетя Валя решила проверить еще раз, не подвели ли ее глаза, не осталось ли портвейна на донышке. Вот чудо — бутылка полна чудесной янтарной влаги почти до горлышка! Тетя Валя плеснула в дежурный стаканчик, счастливо вздохнула — и ангел забрал ее с собою туда, где печаль и радость неразличимы.

Та, что наблюдала сверху, скользнула мимо тети Вали с ее ностальгическими воспоминаниями: кто-то не позволял приблизиться. Кто-то большой и строгий отсылал наблюдающую прочь — это не твое место! А ведь поначалу этот коридор казался таким важным, но ни одного знакомого персонажа та, что наблюдала сверху, не увидела. Совпадение имен любимого тетей Валей режиссера и Алика ничего ей не подсказало. Семья деревенских самоубийц из Володиной байки и то имела большее отношение к ее истории: стало понятно, откуда взялись некоторые из стражей входа. Стражи — это выдумка. Но она — не выдумка, и грех — не выдумка. Еще есть время…

Алла не выспалась. Вчера муж вернулся поздно, пьяным. Вся его одежда так пропахла табаком, что дышать в квартире стало решительно нечем. Видно было, что по дороге он падал, хорошо хоть снег не окончательно стаял, и куртка не испачкана в грязи, лишь вымокла. Она ни о чем мужа не спросила — бессмысленно. Уложила на диванчике, не в спальне — Алику все равно в таком состоянии где спать.

Как назло именно в этот день на работе бушевали страсти. От Ольги Ивановны, непосредственной начальницы Аллы, ушел муж. По версии самой Ольги Ивановны, ушел бесчеловечно: еще позавчера все было прекрасно и они вместе ездили в строительный магазин выбирать обои для кухни — Алла тяжело вздохнула, она покупала обои исключительно сама, — а вчера начальница убирала мужнин костюм на место и обнаружила на пиджаке длинный рыжий волос. На законный вопрос о происхождении волоса супруг, не меняясь в лице, бестактно ответил, что полюбил другую женщину и собирается к ней переехать. После чего вытащил из шкафа чемодан, покидал туда носки-рубашки и немедленно освободил квартиру от своего присутствия. Демисезонные куртки, шарфы, шляпы, а также многочисленные свитера остались в кладовке, равно как и почти новые итальянские ботинки.