Возможная жизнь - Себастьян Фолкс

Утром мама сказала: «Мне жаль, Билли, идти придется тебе». Я знал, что так и будет. Работный дом назывался «Сент-Джозеф-Западный», но люди по большей части именовали его «Бастилией». Мне было уже семь лет, однако ростом я не вышел, потому как у нас вечно не хватало еды. Я попрощался с Томом, хоть он и не понимал, что происходит. Мег плакала – громко, во весь голос. Джона и папы не было, они отправились на поиски работы. Артур сжал мою руку, но посмотреть мне в глаза не решился.

Мама надела шляпку и пошла по Мэйсон-стрит – торопливо, ей не хотелось, чтобы у нее спрашивали, куда она направляется. Идти туда было с полчаса. Однажды я уже видел этот дом, мы проходили мимо него, направляясь к жившей в Хокстоне тете Энни. То было большое серое здание, обнесенное железной оградой. Мама потянула за шнур звонка, и где-то внутри дома, в полумиле от нас, раздался звон. Мы ждали, мама дрожала. Долгое время спустя в доме послышались шаги, потом лязг сдвигаемых засовов. Дверь отворилась, за ней стоял крупный мужчина в черной шляпе.

– Я миссис Уэбб, – сказала мама.

Мужчина кивнул:

– Оставьте ребенка.

Он потащил меня внутрь. Я позвал маму, однако мужчина захлопнул дверь. Больше я маму не видел, никогда.

Я оказался в сводчатом коридоре с кирпичным полом. Оглянулся на дверь и ощутил, как на плечо мне легла ладонь мужчины. Может быть, мама все еще стоит снаружи, подумал я. Мужчина подтолкнул меня вперед, и я пошел по коридору без окон.

Мы попали в комнату вроде приемной, мне велели сесть на скамью у двери конторы. Здесь было посветлее, и я разглядел, что нахожусь на пересечении двух длинных коридоров. Удастся ли мне еще хоть раз увидеть мир снаружи? Из конторы вышел другой мужчина, одетый в серое, и повел меня вниз по лестнице, пока мы не оказались в подобии прачечной – без окон, но с двумя газовыми рожками. Здесь я получил приказание снять всю одежду, усесться в наполненное водой деревянное корыто, и мужчина стал тереть меня щеткой. Потом мне остригли волосы и обрили наголо. Мне выдали дурно пахнущую одежду из какой-то жесткой ткани и неудобные башмаки с торчащими внутрь гвоздями. Один башмак оказался больше другого. А еще синие чулки.

Потом меня привели к другой комнате и снова велели подождать у двери. А войдя в нее, я очутился лицом к лицу с Мастером. Я представлял себе щеголеватого джентльмена вроде тех, каких мы с отцом видели, зайдя как-то в Сент-Джеймский парк. Однако он оказался корявым мужиком с бакенбардами и маленькими глазками. В камине жарко пылал уголь, и Управляющий все промокал красной тряпкой лоб. Он сказал что-то о вере в Бога, но что Усердный Труд важнее. На стене висели рамки с какими-то изречениями, однако прочесть их я не мог.

Мне показали мою постель в помещении с деревянными стропилами, походившем на амбар. Лежишь там в подобии ямы в полу, а рядом другие ямы в ряд, как могилы – вся разница, что сверху не земля, а одеяло. Снизу соломенный тюфяк. Вверху – балки, на стенах – надписи, только не в рамках, а просто выведенные крупными печатными буквами. В моей спальне размещались только мальчики, от малышей немногим старше Тома до ровесников Джона, которому уже исполнилось пятнадцать. В одном ее конце стояла бадья взамен отхожего места, однако мне не хотелось справлять нужду у всех на глазах. Мальчики потребовали, чтобы я спел или прочитал стишок, как делали все новички.

Вошел Мастер с палкой в руке, и все замерли. Его жена, Матрона, вошла тоже и тоже с палкой. Командовал нами нищий бедняк, облаченный в форменную одежду работного дома, звали его Мак-Иннес, еды ему выдавали побольше нашего – чтобы следил за порядком. По утрам, еще затемно, звонил колокол, и всем нам полагалось быстро подняться, натянуть башмаки и выйти в общий зал на молитву. Потом идешь на завтрак, садишься на скамью за длинный стол. Здесь можно было увидеть девочек, приходивших из своего коридора, однако они усаживались на другом конце помещения, так что с ними не поговоришь. На завтрак выдавалась миска «размазни» – воды, в которой плавала овсяная крупа. Хотелось съесть ее, отчаянно хотелось, – но ни ложек, ни вилок не было. Приходилось выпить что можешь, а остальное подобрать пальцами.

Отсюда мы, мальчики, шли на урок. Учителем был Мак-Иннес, единственный в работном доме человек, не отличавшийся худобой. Краснолицый, озлобленный, он бил тебя палкой по рукам. Аспидных досок каждому не полагалось. В классе висела большая доска, и время от времени Мак-Иннес писал на ней что-нибудь. «Что это?» – бывало, спрашивал он, и ты опускал голову, боясь встретиться с ним глазами. «Это четверка. Повторяйте за мной. Два и два будет?» Вот и все, что мы учили на уроках, потому что другого он предложить не мог. Я никогда не был уверен, написал ли он на доске четверку, двойку или что-то еще. Затем он приказывал нам сидеть и молчать, и тот, кто произносил хоть слово, получал удары палкой по рукам. Джимми Уилеру он кости сломал таким манером.

После полудня нас отводили в другую комнату со сваленными в кучу канатами. Надо было распускать канаты, а среди них попадались и просмоленные. Это называлось «щипать паклю». Разобранные на нити канаты относили в конец комнаты и укладывали в корзины, которые каждый день отправлялись в доки, там нашей паклей конопатили судовую обшивку. Работа продолжалась четыре часа, под конец начинали болеть глаза, потому что света не хватало, да и пальцы для нее нужны были сильные. Мальчики помладше даже плакали от боли.

Я закрываю глаза и снова возвращаюсь в этот дом. Я не жил, я только дышал. А ночью, в яме в полу – спал. Укрывался с головой одеялом. Мыслей у меня не было – я не знал, о чем мне думать. И снов не видел.

Никто меня не навещал. От родителей я не получил ни одной весточки. И перестал думать о них, так было легче.

Друзей я не завел, потому что никто их не заводил, а я был одним из самых маленьких и других мальчиков не интересовал. Как-то во время обеда я приметил на другом конце комнаты девочку с пшеничными волосами и в смешном чепчике, которые им полагалось здесь носить. Она улыбнулась мне, а я растерялся. После этого я часто поглядывал на нее, однако поговорить нам почти не удавалось. Но недели шли, и я кое-что про нее узнал. Девочка рассказала мне, что отца своего никогда не видела, а мать ее была прачкой, жила в Попларе и вела дурную жизнь. Детей здесь очень много, а у Алисы есть единоутробная сестра Нэнси, она тоже тут, в работном доме.

Думаю, я находился там уже года два, когда однажды воскресным утром увидел нечто странное. По воскресеньям мы носили другую одежду. Нам выдавали черные пальто, которые мы надевали поверх нашей формы. Я переходил так называемый прогулочный двор, направляясь к часовне вместе с другими мальчиками. И увидел, как из здания на другой стороне двора выходят нищие. Мастер выталкивал их по двое из дверей.

Один из них, бледный, выглядел так, точно вот-вот упадет. Я уж было отвернулся, но тут узнал его. Это был мой отец. Я окликнул его, хотел подбежать к нему, однако получил от Мак-Иннеса удар по спине и вернулся в строй.

Отец увидел меня. А я видел его белое лицо на фоне серой кирпичной стены. Мы смотрели друг на друга через весь двор, но он перевел взгляд на свои башмаки.