Клан - Килан Берк

* * *

Здесь в реальности и начался кошмар, и в мире беспокойного сна он следует тому же сценарию, хотя иногда эпизоды перемешиваются в руках ненормального монтажера.

Их четверо, цветастая компашка с рюкзаками: Дэниэл в серой футболке Old Navy, джинсовых шортах по колено с рваными краями и сандалиях; Стью в ослепительно-лимонной футболке и красно-зеленых бермудах с цветами, на шее болтаются очки, кепка NY Mets заломлена на затылок; Кэти, более консервативная в скортах цвета хаки и лаймовой рубашке поло с темными пятнами пота под мышками, темные волосы убраны в хвост, одна выбившаяся толстая прядь следует изгибам ее щеки; и Клэр в шортах из денима и белом топике, обнажающем живот и пирсинг на пупке, который она сделала перед отъездом из Коламбуса. Колечко она помнит лучше всего – серебряный кружок с маленьким стразом, – потому что его сорвали с ее тела первым.

Разум перескакивает к новой сцене. Она все еще в одежде, но привязана к шесту. Она не может кричать из-за промасленной тряпки во рту, пока мужчина, на которого она потом бросится с деревянным колом, смеется сквозь зубы и срывает колечко с ее живота, а потом показывает ей. На нем еще остался лоскуток кожи. И когда он подносит его ближе, она вспоминает, какая смелость потребовалась, чтобы сделать пирсинг, и как эта смелость испарялась всякий раз, когда она думала, что придется показать его маме.

Снова к беззаботным путешественникам. Дэниэл и Стью идут по тенистой дороге впереди, обмениваясь воспоминаниями о последней пьяной ночи в Сандестине и посмеиваясь, пока балдахины из дубовых листьев проливают золотые лужицы солнца, грея их спины, Кэти и Клэр – позади, Кэти почему-то молчаливая. Спрей от насекомых не рассеивает тучи комаров, которые зависли вокруг них, как звезды вокруг луны.

Переживаешь? – спрашивает Клэр подругу, когда парни уходят достаточно далеко.

Из-за чего?

Не знаю. Ты как воды в рот набрала.

Кэти пожимает плечами, чуть улыбается.

Просто задумалась. О нас.

О нас с тобой? Или…

Да, отвечает Кэт. Или.

Он вроде в порядке, говорит ей Клэр, кивая в сторону Стью. Нет?

Снова пожимает плечами.

В том-то и суть. Он ничего не сказал. Ничегошеньки.

Может, это и к лучшему. Может, так он дает понять, что все прошло и забыто.

Тогда Кэти смотрит на нее.

Если бы ты изменила Дэнни, тебе показалось бы, что его молчание означает прощение?

Во сне, прежде чем Клэр успевает ответить, перед Кэти появляется бестелесная рука с грязью под ногтями, серой от пыли кожей и вонзает снизу вверх ржавый металлический кол, пропарывая мягкую кожу под подбородком ее подруги. Хлещет кровь, глаза Кэти расширяются от ужаса, но она продолжает говорить, объяснять, почему она сделала то, что сделала, почему предала своего парня с человеком, к которому не испытывает никаких чувств. Но слова идут все труднее и труднее, ведь кол появляется у нее во рту, поднимается выше, протыкая язык и прибивая его к нёбу. Теперь Кэти говорит так, будто не умеет, словно глухая с рождения и никогда не знает, правильно ли произносит слова. Я… каэца… я хоэла… задеть ево… но не заю-у-у-у, зачем… Потом, когда шип продолжает свой путь в череп, глаза Кэти закатываются и выпучиваются, плачут кровавыми слезами.

Клэр кричит.

Перед ней посреди дороги поворачиваются Дэниэл и Стью, но не по своему желанию. Они привязаны к шестам, вкопанным в раскрошившийся асфальт, их руки связаны за спиной и поворачиваются по капризу ветра, словно они не более чем экстравагантные флюгеры. Оба голые. С лица Дэниэла сняли кожу; у Стью нет головы, отрезана у шеи. И все же они как-то говорят благодаря извращенной логике снов, говорят то, что говорили при жизни.

Надо было ехать на машине, говорит Стью. Какого хрена мы поперлись по такой жаре?

Ничего ты не понимаешь, отвечает ему Дэниэл. Ездят и так все и везде. Если только не хочешь просрать целое состояние на турпоход по Скалистым горам, других вариантов особо нет. Мы уже съездили, куда хотели, было весело, теперь пора вернуться к природе, взглянуть на мир так, как на него смотрели в былые времена. Это же, может, наше последнее лето вместе, чего бы его не растянуть?

Чудила ты, понял?

Может быть, потом сам меня поблагодаришь. Мы увидим такое, что ни один турист не видит.

Клэр отворачивается. Свет гаснет. Она уже не на дороге, а снова в дровянике, где воняет экскрементами, кровью и гнилью, потом и маслом. В стене слева окно, которое она не помнит. За грязным стеклом стоит Дэниэл – снова одетый, снова с лицом, но безрадостным, – и смотрит в ее сторону.

Я его теряю, думает она, как думала ранее в тот день. Все меняется. Мы оба это чувствуем. Я его теряю.

Она открывает рот, чтобы окликнуть его, умолять спасти ее, спасти их обоих, но ее слова сминают мерзкие пальцы, которые лезут в рот, заставляют отвернуться от окна и взглянуть в лицо своему кошмару.

И тут она просыпается, все еще чувствуя липкие запахи крови и грязи, и пытается вырваться из них, из рук, которые ее удерживают, пока кто-то говорит, что все будет хорошо, она в безопасности.

Но это не так, она это знает. Может, убийц рядом нет, но они что-то внедрили в нее своими грязными пальцами, языками и членами. Теперь она чувствует это постоянно, и оно становится только хуже, высасывает из нее все соки, выжидает, пока она расслабится, поверит тем, кто говорит, что бояться больше нечего, прежде чем прорваться наружу и посмеяться над их словами.

* * *

– Клэр?

– Да.

– Ты меня слышишь?

– Да.

– Ты знаешь, где находишься?

– В больнице.

– Правильно. Знаешь почему?

Она кивнула, медленно, но по-прежнему отказывалась обращать свой близорукий взгляд на человека на стуле слева от койки. Он излучал ауру важности, власти. Полиция, подумала она.

– Можешь посмотреть на меня, Клэр?

Она проигнорировала его.

– Меня зовут шериф Тодд. Маршал Тодд. Я из полиции штата.

– Здравствуйте, шериф Тодд, маршал Тодд, – сказала она, и полицейский посмеялся, но смех был тренированный, запрограммированная реакция – шуга, оставшаяся за ледоколом. Голос его казался хриплым, усталым – она поняла, что он немолод.

– Давай просто маршал, ладно?

Он пытался с ней подружиться, говорил приподнятым тоном, но за ним она чувствовала нетерпение с чем-то покончить. Возможно, он не знал, что она видела, какие ужасы пережила, перед тем как сбежать. А она не знала, сколько рассказов об этом выдержит. Она понимала, что прошло немало времени. Казалось, что годы, но в последний раз, когда она проснулась, добрый доктор с отеческим видом сообщил, что минуло больше девяти недель. Бесчисленное количество раз за этот нескончаемый период страшных ночей и дней, отмеченных болью, она представляла конвой полицейских машин, пылящих по дороге под прикрытием черных вертолетов, выбитые двери и крики, с которыми люди в отражающих очках врываются в обветшалый дом с пистолетами наготове. Она представляла вертолеты журналистов, кружащие над организованным переполохом, вспышки и камеры, пока грязных щурящихся людей в панталонах выводят в наручниках на улицу, через толпу людей, собравшихся по разным причинам. Кто-то просто хотел сенсацию; кто-то пришел взглянуть в лицо чистого зла; были и другие, тихие, которые мечтали о десяти минутах в темной комнате наедине с этими порочными чудовищами.