Пояс неверности - Александр Егоров

Женщина спортивного типа, но вся в розовом: розовая пухлая куртка, розовые штаны ворсом наружу, розовые кроссовки с мехом и розовая шапочка с орнаментом из розовых роз, ведет за руку маленького мальчика в разноцветном комбинезоне и отрывисто говорит ему непонятное: все! замучил! никаких больше зубов!

Высокая девушка с красивым бледным лицом голыми покрасневшими пальцами тычет в слишком мелкие кнопки мобильника, подносит всю конструкцию ближе к лицу, обдувает горячим воздухом, тычет снова, высоким голосом птичьи кричит в молчаливую, видимо, трубку: ах, не отвечает?! ах, временно недоступен?! я тебе попробую позвонить позже, ссскатина!

А вот этой девушке повезло больше, капюшон ее зеленоватого пуховика вмещает кроме головы в полосатой шапке еще и телефон, она бьет ногой о ногу, как деревяшкой о деревяшку и произносит преувеличенно оживленно: да ничего страшного, Леш! Конечно, подожду!

Осматривается в поисках более теплого убежища, поглощается магазином «Красивая Обувь», где переводит дыхание наконец.

Внушительных размеров старуха в чем-то ватном и стеганом не выдерживает и вязаными руками собирает в емкий пакет свой несложный товар — семечки, чищеный арахис и туалетная бумага «54 метра». К ней подходит свекольно-румяная товарка в высоких валенках, обвязанная пуховыми платками, как пулеметными лентами. Громко, размеренно, в расчете на слабослышащую аудиторию, говорит:

— А мы-то думали, ты умерла! Деньги тебе собрали, на похороны! У Лидки деньги… Пошли, заберем!..

Старуха молча разворачивается и уходит. Товарка так же звучно ей вслед:

— Ну ты и гордячка, Танька!

В большом парфюмерном магазине круглая и упругая, как персик, черноволосая женщина стягивает с себя темно-коричневую дубленку и кидает взволнованному мужчине с празднично выбритым лицом:

— Уф, Женька, хоть десять минут в день без этой амуниции похожу! Дома — колотун, на работе — колотун-бабай…

Военнообязанный мужчина в ватной униформе топает валяными ногами на резиновом ходу. Он охраняет подступы к высоким серым раздвижным воротам чего-то милицейского, и кажется, что он сейчас вскричит: «Пааабиригись», — и выкатит из-за спины бочку со стратегическим оборонным грузом. Бочки не выкатываются, круглое лицо военнообязанного багровеет, он каким-то ковбойским жестом выхватывает пачку тонких дамских сигарет и прикуривает от спички.

Около витрины-морозильника я немного прохаживаюсь с проволочной тележкой, выбираю креветки, мидии, рыбу-меч, подглядывая в список необходимых ингредиентов, прохожу к рисовым полкам. Рисовые полки, как-то забавно звучит, помню в школе на уроках географии учили про рисовые заливные поля в Китае. Звонит телефон, точнее, беззвучно дергается в сумке, в честь дня красивой жизни звук я отключила.

— Ну и где ты?

— Сейчас в магазине.

— Машина на месте.

— Я пешком пошла.

— С чего бы это?

— Ты чем-то недоволен?

— Я чем-то удивлен.

Довольно оказалось непросто целые вторые сутки проживать с Ним под одной крышей, может быть, потому, что я сильно подозреваю какие-то неприятные и даже унизительные для меня мотивы, привлекшие Его под эту самую крышу. Он стоически молчит, рассеянно целуя меня в лоб или во что-то иное, попадающееся на пути, я нервничаю и продолжаю задавать вопросы, даже здесь, рядом с нарядно упакованными бакалейными товарами.

— А уж я-то как удивлена! Ты же отказываешься удовлетворить мое любопытство?

— Перестань, прошу тебя. Ты ведешь себя странно. Разве не этого ты хотела?

— Не этого.

— О ту God! О эм гэ!

О, мой добрый и терпеливый хранитель. Хотя бы наедине с тобой я могу побыть не альфой и не бетой, а самим собой, вне позиционирования.

Образ жизни беглеца и подлеца меня порядком подзатрахал. Не надо слов утешения: да, я именно такой. Я скрываюсь от юной любовницы на дому у пожилой любовницы. Как Ульянов-Ленин скрывался от Надежды Константиновны у Инессы Арманд (школоте не понять).

Я охотно стал бы Ульяновым-Лениным. Устроил бы мировую революцию. Для начала разнес бы на хрен этот искусственно выстроенный ад в пределах МКАД. Камня на камне не оставил бы от этого города с его рекламой, с его СМОГом, с его бесконечными сериалами про любовно-залетные бермудацкие треугольники. Превратил бы Москву в одно громадное Похвистнево.

Ты видишь: вдали от людей я становлюсь мизантропом.

Вчера днем, пока Мамочка работала свою работу, я поплелся в супермаркет. Мысль купить бухла и нажраться уже оформилась в моей голове, хотя позже я вспомнил, что у Мамочки на кухне и так остался коньяк, а в холодильнике — джин. Ну и опять же — как-то бессмысленно нажираться с утра в моей ситуации. Я и так свободен целый день. А от себя не сбежишь, хоть ты весь залейся вискарем. Хоть ты наполни ванну шампанским.

Бррр.

Так или иначе, я подошел к кассе с полупустой корзиной на гремучих колесиках (в корзинке преобладало словацкое пиво, мои любимые колбаски чоризо и эстонский сыр). Не взять ли чипсов «Эстрелла»? — подумал я — но не взял.

Кассирша взглянула на меня без выражения.

— Колбаса не пробивается, — сказала она, поборовшись со сканером.

— Пробьется, — пообещал я. — Вы с ней нежнее.

Кассирша подняла на меня взгляд. Волосы ее были выкрашены в иссиня-черный цвет, чтобы подчеркнуть пустоту глаз. На бейджике значилось: «Любовь».

— Вы шутите, — констатировала она.

— С любовью не шутят.

В ее глазах промелькнуло что-то человеческое. Скорее всего, отвращение.

— Если бы вы знали… — начала она. Вздохнула и умолкла.

Вдруг потеряла ко мне интерес.

Вручную набрала код чоризо.

«Если бы я знал, — думал я, направляясь к выходу. — Если бы я и вправду что-то знал об этой гребаной жизни, мне даже не пришлось бы никуда пробиваться… Я бы набрал сейчас код вручную и оказался бы… кстати, где бы я оказался?

Я ведь до сих пор не знаю, куда я хочу».

Размышляя так, я оказался дома. В тихом убежище, вне зоны доступа. Развалился на диване и мирно пил пиво. На удивительных этикетках красовалась сисястая девица в золотом лифчике, девица прижимала к груди громадные кружки с пивом, но я знал, что, если стереть ногтем слой золотой фольги, ее сиськи предстанут глазу в полном объеме. Я проделал этот трюк с одной бутылкой, затем со второй. Поставил их рядом. Странно: одна девица показалась мне моложе другой.

Пиво было теплым. Меня клонило в сон.

Еле слышно бормотал телевизор — да не телевизор, а панель шириной вполстены. Будто из этой стены вывалился целый бетонный блок — и открылся вид на Москву.