Южный Ветер - Даша Благова

рассказывала, потому что, говорила мама, так она и выросла все умеющей.

– Но ничего, я давно знаю, что ты меня не любишь.

Саша не уходила: Женя с папой еще не пришли, книжка попалась очень скучная, телевизор ей не включат, а тут происходило хоть что-то, то есть на кухне с мамой все равно было интереснее, чем в остальной квартире.

– А это что? – мама кивнула на цветок.

– Это мне подарили.

– Кто же?

– Мальчик из класса.

Мама посмотрела на Сашу так, будто Саша была подпотолочной паутиной или прокисшим йогуртом.

– Ты нормальная? Тебе сколько лет, чтобы от мальчиков подарки брать?

– Это не подарок, просто цветок.

Обвинения в нелюбви случались часто, но скандал, закручивающийся вокруг какого-то цветка, был неожиданным, и Саша решила, что маму расстроили до нее.

– То есть сын вырастет дебилом, а дочь будет хвостом перед мужиками вертеть.

Мама села на другую табуретку, спиной к Саше и лицом к рыжим оконным шторам. Саша почувствовала, как в нее упала обида за то, что мама сказала про Женю.

– Он не дебил!

– Ага, ну да, ты спроси у своего любимого папы, как он направление к детскому психиатру сегодня получил.

В Саше начало кипеть и взрываться непонятное, слишком большое для Саши.

– Ты ничего не знаешь!

– Да уж побольше тебя знаю.

– Ты дура!

Мама прокрутила себя на табуретке и посмотрела на Сашу.

– Ну-ка подойди.

Саша побежала в их с Женей комнату и, пока мама выбиралась из тесной кухни, схватила теплую одежду, которую носила в школу, вынесла себя в прихожую и вставилась в резиновые сапожки. Вышла мать, орущая и злая, кричала, куда это Саша собралась, угрожала, что сейчас возьмет ремень, что отберет игрушки и книжки, требовала, чтобы Саша ответила ей, хотя Саше было непонятно, что же она должна ответить этой злой женщине. И когда Саша взяла куртку и шапку, мать потянула ее за кончик волос, сжатых резинкой в хвост. Саше стало больно, но ее волосы были длинными, поэтому она смогла развернуться, открыть рот и впихнуть в него материно запястье. Саша сцепила зубы и почувствовала мягкость кожи, сцепила еще сильнее и встретилась с ее упругостью. Мать заорала сначала без слов, потом, когда вернула себе свою же руку, заорала словами, и Саша, открывая дверь, услышала, что она, Саша, сволочь, что с рождения думает только о себе и ни о ком больше.

Саша выпрыгнула из панельки, сбросила с себя вонючий подъезд, надела все, что у нее было в руках, прямо на домашнее и побежала не прямо, где стояла школа, не направо, где лежала площадь, а сразу, не раздумывая, налево, где заканчивались панельки, потом одноэтажные дома из кирпича, потом маленькие домики из самана. Туда, где лесополосу разрезала трасса, а за лесополосой спал старый город и не спали два еще работающих санатория. Где под старым городом начинали набухать холмы и сразу же за ним взрывались, наползая на Остапку. Саша бежала до самой трассы, бежала, потому что ей хотелось скорее разбросать все напиханное в нее матерью.

Когда Саша вернулась, немного мокрая, очень уставшая и совершенно счастливая, все были дома, но не на своих местах. Женя, раздувшийся от слез, висел на папе, папа сидел на кухне, а не у телевизора, мама копалась в Сашиных вещах и складывала что-то в пакет. Когда Саша вошла и хлопнула дерматиновой дверью так, чтобы все слышали, папа поставил на пол Женю, и они вместе подбежали к Саше и стали ее обнимать. Мама вылезла из детской комнаты с набитым пакетом в руке, сказав, что внутри пакета лежит все, чего лишается Саша, но Саше было все равно. Она целовала Женю, обнимала папу, обещала им, что больше так не будет, хотя Саша знала, что будет, правда тайно, чтобы папа и Женя не беспокоились.

Перед сном, когда родители разложили свой диван и сделали телевизор потише, Саша влезла в кровать к Жене и рассказала ему, как она осторожно перешла через трассу, как насквозь пробежала забросанную мусором лесополосу, как оказалась в старом городе, смотрела на его спящие дома и видела их совсем другими, очень красивыми, добрыми и печальными – это потому, что Саша была одна и здания не боялись заговорить с ней. Как она залезла на самый близкий к горе холм, внизу весь в синих цветочках, а на вершине только травянистый. Видела обрыв и чистую речку. Рассмотрела все трещинки в остапкинском боку. Женя не верил Саше, но в то же время верил. Ему было сложно представить, что Саша стала такой большой и сумела сама пойти туда, куда никто из взрослых не стремился. Но Саша никогда ему не врала.

* * *

Саша проснулась рано и встала на очищенный балкон. Солнце выглядело как замочная скважина в двери, открывающейся в ад, где кипела и разбрызгивалась смола. Было понятно, что этот день тоже набухнет от жары, а ветер, обдувающий потные тела курортников под соседними горами, как обычно, разобьется об Остапку, сжирающую всю прохладу. Саша решила выйти пораньше. Она надела платье с пояском, у Жени наконец появились новые кеды, а еще рубашка в полосочку и несколько футболок, так что теперь он выглядел как человек из настоящего.

Саша с Женей дошли до площади, Саша громко стучала каблуками, совсем не стесняясь этого, даже, наверное, наслаждаясь тем, какая она заметная, потом повернули налево, на то, что называлось проспектом, хотя от проспекта здесь был только памятник Ленину, зачем-то выкрашенный золотой краской, и линялая аллея с кустиками. Женя шел спокойно, значит, он здесь бывал, хотя в последнее время он иногда стал заходить и в незнакомые места, если они были нужны Саше.

Кофейня, в которой Саша назначила Антону встречу, была единственной в городе и притворялась столичной. Через панорамные окна внутрь врывалось много солнца, а еще вид на проспект, где под кустами валялись шприцы и блистеры от «Лирики»[2]. Кофемашина воспроизводила обычные молотящие и кряхтящие звуки, как и любая кофемашина в мире, но плевалась горьким, земляным кофе, который Саша могла пить только с молоком и сиропом. Светлая мебель, чистый толчок, симпатичные рисунки и зелень на подоконниках. Но из динамиков играло радио для дачников. Южноветровчане любили это место, хотя многие не могли приходить сюда часто. С другой стороны, больше никаких кофеен у них не было.

Антон совсем не опоздал и даже пришел раньше, но все равно как будто торопился, поэтому не сел, а запрыгнул за прямоугольный стол к Саше и Жене, поздоровавшись на лету.