Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва

с темноволосой девушкой. – У нас урок истории.

– Роза. – Девушка приветливо улыбнулась мне. Казалось, что и зелено-желтые глаза ее, удивленные и игривые одновременно, тоже улыбались.

– Очень приятно. Нина.

Историк продолжил урок. С задней парты, которая, впрочем, была непривычно близко, прямо за нами, время от времени слышались перешептывания и смешки.

– Это Владек Лобановский и Сима Фишман. Не обращай внимания, – шепнула Роза. – Ничего хорошего.

Историк вызвал Лешу Синицына. Это был высокий, худоватый парень, темноволосый, с бледным страдальческим лицом и большими глазами. Вылитый Лермонтов, только усиков не хватает – подумала я. Когда он говорил, то смотрел куда-то поверх голов, морща лоб, будто нехотя, словно все это ему было неприятно.

Отвечал Леша очень хорошо. Вскоре мне стало понятно, что он был самым эрудированным в классе, и историк наверняка специально вызвал его, чтобы показать мне, что не только в городе учатся умные.

– Он с нами только несколько лет учится, – шепнула Роза. – Ни с кем толком не общается. А эти, – Роза кивнула в сторону троицы, – его за это ненавидят.

И правда, пока Леша отвечал, задняя парта отпускала чуть слышные комментарии. К ним присоединился еще один голос с соседней парты, как раз с той, где во время урока сидел Леша. Я услышала «урод».

– Это Пашка Чугун. Их дружок. Одна компания.

Я еще вчера решила не обращать внимания на все происходящее, ни во что не вникать, но поняла, что эту тему по истории мы уже проходили. Во мне тут же проснулся инстинкт показать себя умной, особенной. Посоревноваться с этими деревенскими. Показать себя, как я привыкла делать в своей школе. Тут же, недолго думая, подняла руку и даже стала отвечать, внутренне ликуя, нахваливая саму себя, какая я молодец. Но вдруг вспомнила Киру, как некрасиво и высокомерно мы с ней вели себя по отношению к Тате и еще ко многим в классе, и мне стало стыдно, ведь ни к чему хорошему меня это не привело. Осеклась, замолчала, села за парту и больше не тянула руку. С этого, мне кажется, момента что-то во мне перевернулось. Я впервые увидела себя со стороны. Жаль, что это произошло лишь тогда, так поздно.

На перемене все, кроме Леши, вышли в коридор, а он остался что-то повторять к следующему уроку. Слышала, как кто-то из девочек ему сказал «пошли, посмотрим, что там за новенькая», а Леша ответил «ну и иди, а мне неинтересно».

Я стала рассматривать через окно улицу, такую же унылую, как утром, заметенную снегом. Я удивилась: интересно, есть ли тут дворники? Захотелось услышать мерно шаркающую по асфальту дворничью метлу. Родной, знакомый с детства звук, на который перестаешь обращать внимание, свыкаешься с ним. И вот когда его нет, выясняешь, как сильно его не хватает. Какой звенящей и неуютной казалась теперь тишина!

Роза подошла ко мне и спросила:

– А ты надолго к нам, Нина?

– Нет, отец скоро приедет за мной, обратно заберет. – Я сказала это небрежно, так, словно все уже было решено и было лишь вопросом времени. «Я для вас чужая и не собираюсь становиться своей», – всем своим видом демонстрировала я.

Роза разочарованно вздохнула:

– Жалко… Я думала, мы станем подругами.

С Кирой и Татой мы никогда не называли себя подругами. И, как оказалось, на самом деле ими не являлись. Было в этой фразе Розы что-то наивное. Я, как бы плохо мне тогда ни было, обрадовалась:

– Переписываться будем, ты в Москву ко мне в гости приедешь.

– В Москву? Ты шутишь?

– Почему? Сядешь на поезд и приедешь.

«Эх ты… Я думала, ты и правда…» – обиженно пробормотала Роза.

– А что такого? Роза?

– Ты вообще не понимаешь?

– Нет. – Я правда совершенно искренне не понимала. Мне казалось, она должна была обрадоваться моему предложению.

– Даже и не знаю, как объяснить.

– Родители твои мало зарабатывают? Так я у своего папы денег на билет попрошу.

– Ты не понимаешь. Даже не в деньгах дело. Хотя и в них тоже. В колхозе же трудодни. Мать на птичнике работает.

– Трудодни? Я не знала. Что это?

– Ничего вы в городах ваших не знаете! – разозлилась Роза. – Не зарплата в колхозе, а ставят палочки, сколько дней кто отработал. Потом могут зерном заплатить, а могут и не заплатить, если неурожай.

Я растерялась, не знала, что сказать. Она говорила непонятные для меня слова, словно мы жили в разных странах:

– Даже и не знала, что такое может быть.

– И паспортов нет. А без них нельзя. Блажь это, одним словом, – заключила Роза.

К нам подошли еще две одноклассницы. «Это Гражина Криводубская и Оля Дзюба», – успела шепнуть мне Роза.

– Так ты правда из Москвы? – спросила красивая блондинка Оля. Ее широко распахнутые голубые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, с недоверием смотрели на меня.

– Правда.

– И Красную площадь видела?

– Видела.

– Ну уж дудки! Не может быть! – Оля нетерпеливо откинула за спину свою длинную роскошную косу.

– А мой папа сказал, что Минск красивее Москвы. Что Москва по сравнению с ним – тьфу! – скривилась Гражина. Высокая, худая, темноволосая, правда, тоже с длинной, как у Оли, косой. Нос с горбинкой, тонкие капризные губы портили ее и без того недовольное, неприятное лицо.

Мне это все было знакомо и неинтересно. Я подумала: неужели эти девочки хотят, чтобы я с ними подралась из-за звания лучшего города на Земле? Я как можно более миролюбиво ответила:

– Значит, ему больше Минск понравился – ну и пусть. У каждого свое мнение.

Девушки разочарованно вздохнули.

– А что за платье на тебе такое странное? Так сейчас в Москве носят? – все еще не теряла надежды поссориться Гражина.

– Портниха мамина сшила. Шерсть.

– Ну уж дудки! Не может быть, чтоб это шерсть была такая тонкая, – Оля с сомнением прикоснулась к моему рукаву.

– А ты модные журналы видела? – заинтересовалась Гражина.

Я вспомнила Тату и Киру. Муру, наши посиделки, переодевание, обсуждение тканей и фасонов. Как же все повернулось… И так стало тоскливо! Но все же я ответила:

– Видела, конечно.

– Правда, что там женщины неприличные? – спросила Роза. – Папа говорит, и смотреть нельзя.

– Почему же неприличные? Просто красивые женщины. Я даже с одной такой была знакома. С бывшей манекенщицей.

– Почему ж была? Умерла она, что ли? – насторожилась Оля.

– Да нет – жива.

Я чувствовала себя невыносимо взрослой с ними. Вспомнила Гумерова, квартиру, на которой мы встречались. То, чем мы с ним занимались. Как я себя с ним вела. Я была такой испорченной по сравнению с этими девочками. Уже столько всего случилось, было пережито мной, о чем они даже догадаться не