Последняя теория Эйнштейна - Марк Альперт

Дэвид вздрогнул, не отводя глаз от экрана. Мак-Дональд умер в лечебном бассейне, Буше вскрыл себе вены в ванне. И он вспомнил слова детектива Родригеса в больнице: полицейские нашли Кляйнмана в ванной. Всех трех стариков-физиков связывали две вещи: их работа с Эйнштейном и жуткий почерк преступления. Тот же гад, что замучил Кляйнмана, убил Мак-Дональда и Буше, замаскировав их смерть под несчастный случай и самоубийство. Но мотив, какой у него мотив? Единственной ниточкой были последние слова Кляйнмана: «Einheitliche Feldtheorie. Разрушитель миров».

Моника придвинулась к Дэвиду и читала текст из-за его плеча. Дыхание ее участилось.

— Черт, — прошептала она. — Что-то непонятное.

Дэвид обернулся и посмотрел ей в глаза. Готова она или нет, но пришло время представить его гипотезу.

— Что ты знаешь о последних статьях Эйнштейна по единой теории поля?

— Что? — переспросила она. — Статьи Эйнштейна? При чем здесь…

— Послушай меня секунду. Я говорю о его попытках вывести уравнения поля, которые включали бы и гравитацию, и электромагнетизм. Ну, помнишь — работы по пятимерным многообразиям, постримановой геометрии. Насколько ты знакома с этими статьями?

Она пожала плечами:

— Не слишком. Они представляют интерес чисто исторический. К теории струн никакого отношения не имеют.

Дэвид скривился: он надеялся — очевидно, напрасно, — что Моника знает тему вдоль и поперек и поможет ему рассмотреть какие-то варианты.

— А почему ты так считаешь? Связь с теорией струн определенно существует. Помнишь работу Эйнштейна с Калуцой? Они первые постулировали существование пятого измерения, а ты всю жизнь как раз и изучаешь дополнительные измерения!

Моника покачала головой. На лице ее выразилось привычное страдание преподавателя, объясняющего азы тупым первокурсникам.

— Эйнштейн пытался создать классическую теорию. То есть теорию со строгой причинно-следственной связью, без непонятных квантовых неопределенностей. А теория струн выводится из квантовой механики. Это квантовая теория, включающая в себя гравитацию, и тем она полностью отличается оттого, над чем работал Эйнштейн.

— Но в последних работах он развил новый подход, — возразил Дэвид. — Он пытался включить квантовую механику в более общую теорию. Квантовая теория должна была оказаться частным случаем некоей классической теории.

— Знаю, знаю, — отмахнулась Моника. — Но в результате что? Ни одно из его решений не выдерживало критики, а последние статьи — полная чушь.

Дэвид почувствовал, как кровь бросилась в лицо — ему очень не нравился ее тон. Пусть он не математический гений, как Моника, но на этот раз он знал, что прав.

— Эйнштейн нашел работающее решение. Он просто не стал его публиковать.

Она наклонила голову, посмотрела на него с прищуром. Уголки губ у нее чуть приподнялись.

— Вот как? И кто-то тебе прислал давным-давно утерянную рукопись?

— Нет, это сказал мне Кляйнман перед смертью. Он сказал: «Herr Doktor… у него получилось». Это его точные слова. И вот почему его сегодня убили, вот почему убили их всех.

Моника услышала в его голосе напор и заговорила более серьезно:

— Послушай, Дэвид. Я понимаю, что ты расстроен, но твое предположение — невозможно. Эйнштейн никак не мог сформулировать единую теорию. Он знал только гравитацию и электромагнетизм. Слабые взаимодействия физики поняли только в шестидесятые годы, а сильные — еще через десять лет. Как же мог Эйнштейн создать Теорию Всего, если не понимал две из четырех фундаментальных сил? Это как сложить мозаику без половины кусочков.

Дэвид на секунду задумался.

— Но ему не надо было знать все подробности, чтобы построить общую теорию. Это скорее кроссворд, чем мозаика. Если у тебя достаточно правильных слов, ты можешь восстановить рисунок, а пропущенные буквы впишешь позже.

Однако Монику он не убедил. По ее лицу было видно: она считает его слова абсурдом.

— Хорошо, если он создал правильную теорию, почему он ее не опубликовал? Ведь это же была мечта всей его жизни?

— Была, — кивнул Дэвид. — Но все это случилось через несколько лет после Хиросимы. И хотя Эйнштейн не имел никакого отношения к фактическому созданию атомной бомбы, он знал, что его формулы дали толчок в этом направлении. E = mc2 — невероятное количество энергии из крошечных кусочков урана. И это было для него мучительно. Однажды он сказал: «Знал бы я, что до этого дойдет, стал бы сапожником».

— Да-да, я это тоже слышала.

— Ну так подумай над этим минутку. Если Эйнштейн нашел единую теорию, неужто его бы не тревожило, как бы опять не повторилось то же самое? Он знал, что должен продумать все последствия открытия, все возможности. И я думаю, он увидел, что его теория может быть использована в военных целях. Для создания чего-то похуже водородной бомбы.

— Что ты имеешь в виду? Что может быть хуже?

Дэвид покачал головой — тут было самое слабое звено в его аргументации: он понятия не имел, что собой представляет Einheitliche Feldtheorie, и уж тем более, какие она может вызвать последствия.

— Я точно не знаю, но наверняка это что-то ужасное. Достаточно ужасное, чтобы Эйнштейн решил не публиковать теорию. Но и бросить ее он тоже не мог. Он верил, что физика — это откровение Божьей работы. И он не мог просто стереть свою теорию и сделать вид, будто ее никогда не существовало. Поэтому он доверил ее своим ассистентам. Вероятно, сообщил каждому небольшой фрагмент и велел хранить его надежно.

— А что толку? Если теория так ужасна, ассистенты тоже не могли бы ее опубликовать.

— Он думал о будущем. Эйнштейн был отчаянным оптимистом и вправду считал, что через несколько лет американцы и русские сложат оружие и создадут мировое правительство. Войну объявят вне закона, все будут жить в мире. И его ассистентам надо только подождать этого дня и тогда обнародовать теорию. — Как ни странно, у Дэвида защипало глаза. — Вот так они и ждали всю жизнь.

Моника смотрела на него сочувственно, но явно ни одному слову не верила.

— Слишком экстраординарная гипотеза, Дэвид. А экстраординарные заявления требуют экстраординарных доказательств.

Дэвид взял себя в руки.

— При нашей последней встрече в больнице Кляйнман мне назвал некоторую последовательность чисел. Он сказал, что это ключ, который оставил ему Эйнштейн, а он передает его мне.

— Ну, это не назовешь…

— Нет, это еще не доказательство. А доказательство — то, что случилось потом.

И он рассказал ей о допросе в ФБР и о последующей бойне. Поначалу Моника просто смотрела на него, не веря, но когда он описывал, как выключился свет и загремели в коридоре выстрелы, она бессознательно вцепилась в подол своей рубашки. Когда он закончил рассказ, Моника казалась так же оглушена стрельбой, как он, когда вылез из гаража на Либерти-стрит. Она схватила его за плечо.