Шестьдесят смертей в минуту - Андрей Троицкий

Комендант неодобрительно покачал головой. Девяткин слушал Лебедева вполуха и думал, что к встрече Тоста все готово. Полицейские в штатском, среди которых три женщины, с точностью курьерских поездов курсируют возле дачи, дежурят на пересечении улиц и возле станции. Всего задействовано четырнадцать оперативников. Это не считая самого Девяткина и Саши Лебедева. Есть надежда, что Жора не уйдет так легко, как в прошлый раз.

– Короче, все движение в шесть рядов остановилось. Весь проспект Мира забит, наша машина встала метрах в десяти от «Ниссана», в котором сидит преступник, – продолжал рассказывать Лебедев. – Мы просто сидим и наблюдаем. Вдруг наш объект выходит из своей тачки, которая стоит в крайнем левом ряду. На парне черная шерстяная куртка, пуговицы расстегнуты. Он неторопливо идет к «Опелю», что слева от него. У «Опеля» затемненные стекла, не разберешь, сколько народа в машине. Смотрим, а в правой руке нашего героя обрез, а в левой монтировка. Он бьет монтировкой по стеклу, и оно разлетается. Бросает монтировку, поднимает обрез и стреляет из одного ствола в ближнего пассажира.

– Это как же? – удивился комендант.

– Натурально сносит человеку полбашки. Оказывается, убийца, которого мы «пасли», выполнял очередной заказ. Лишние жертвы ему не нужны. Если грохнешь невинного гражданина, работа будет выполнена грязно, а это, по понятиям бандитов, – плохо. Непрофессионально. Наш «герой» дорожит репутацией, убивает только тех, за чью смерть заплатили. И все это происходит прямо перед нами, как в кино.

– А вы чего же? – удивился Игнатьев.

– Мы трое выскакиваем из машины – и вперед. Вокруг полно других машин, в них люди. А этот черт выстрелом из обреза убивает второго пассажира, который сидел сзади. В «Опеле» живым остается один водитель. Но нашему парню водитель не нужен. Он бросает обрез, достает из-под ремня двенадцатизарядный автоматический пистолет и стреляет в нашу сторону. А сам пятится к своей тачке. Ему только сесть за руль, развернуться – и он на встречной полосе. А дальше – поминай как звали. Потому что нашей машине туда не пробиться. Нас зажали.

– И он ушел?

– Юрий Иванович его грохнул, – кивнул на Девяткина старлей. – Два выстрела в грудь. Парень упал спиной на чей-то багажник, потом поднялся, сжимая ствол в руке. Юрий Иванович дважды выстрелил – и все в масть. Две пули прямо в его поганую харю. Прошили башку насквозь. Две женщины, что видели эту сцену, натурально в обмороке. Тут же упали в обморок…

Ожило, зашипело коротковолновое переговорное устройство. Голос, запутавшийся в сетях помех, произнес:

– Я – Первый. Наша девочка сошла с электрички. Прием.

– Я – Пятый, – отозвался Девяткин. – Ты уверен, что это она?

– Еще бы. Похожа на свою фотографию, – сказал оперативник. – И одежда соответствует описанию. Прием.

– Первый, пропусти ее, – приказал Девяткин. – Обращаюсь ко всем – ничего не предпринимать. Ждать приказа. Прием. – Он оставил рацию включенной, положил ее на колени и сказал: – Скоро она пройдет мимо. Но мы не вылезаем, ждем дальше. Мы приехали за Тостом, а не за ней. Вопросы?

– Без вопросов, – откликнулся старлей.

Игнатьев вдруг заволновался, заерзал на переднем сиденье, потом замер, уставившись на смуглого мужчину с темными вьющимися волосами. Человек был похож на праздно шатающегося дачника. Одет в светлые брюки, голубую, навыпуск рубашку с закатанными по локоть рукавами. Рубаха расстегнута, под ней майка с каким-то рисунком. На носу темные очки, вещица бесполезная, потому что солнце уже опустилось за макушки сосен. Он двигался медленно, явно никуда не опаздывал, зашел в закусочную. Внутри уже зажгли свет, и через витрину было хорошо видно, как он остановился у кассы, купил большой стакан фруктовой воды и мороженое в стаканчике. Перекинулся парой фраз с кассиршей и, выйдя на улицу, сел спиной к машине и через трубочку стал потягивать воду. Игнатьев заговорил хриплым шепотом:

– Этот мужик дней десять назад к Жоре приезжал. Они сначала сидели в беседке, потом прошли в дом.

– Ты ничего не путаешь? – Девяткин подался вперед, положил ладонь на плечо коменданта. – Точно этот? Или обознался? Подумай.

– Он, у меня глаз как алмаз, – ответил Игнатьев, – стопроцентное зрение.

– А что это вы так переполошились? – поинтересовался Лебедев.

– А то, что у этого малого из-за ремня рукоятка пистолета торчит, – ответил Девяткин ровным голосом. – Сейчас уже не видно. Ствол под рубахой.

Через пару минут перекресток пересекла молодая блондинка с точеной фигурой, одетая в синюю юбку и светлую кофточку. Тонкую талию перетягивал ремешок, на плече висела светлая кожаная сумочка, на ногах – босоножки на шпильке. Женщина шла по тротуару легко, будто по воздуху летела, ноги ставила на одну линию, словно манекенщица на подиуме.

Лебедев проводил взглядом Людмилу Зенчук и вздохнул, решив про себя, что такие женщины старшему лейтенанту полиции не по карману. Может быть, когда дослужится до майора, появится шанс. Но не раньше.

Мужчина допил воду, поднялся, завернул за угол забора и пропал из виду. Девяткин поднес к губам рацию.

– Я – Пятый. Внимание! Всем оставаться на местах, пропустить объект к дому. Ждать приказа. Ничего не предпринимать. Прием.

Он бросил рацию на сиденье, выбрался из салона и тоже исчез за углом. Лебедев неторопливо двинулся следом.

В послеобеденное время, когда город плавится от жары и вымирает, Радченко шагал по улице. В одной руке он сжимал ручку саквояжа; плечо оттягивала спортивная сумка на ремне, набитая всякой всячиной.

Фомин выполнил все поручения, только вместо машинки для стрижки волос принес купленный на барахолке допотопный аппарат устрашающего вида – машинку для стрижки овечьей шерсти. Пришлось повозиться, но теперь голова Радченко напоминала бильярдный шар. Молочно-белую лысину прикрывала тюбетейка, расшитая бисером.

Пешком Радченко добрался до кооперативных гаражей «Чимкент», прошел на территорию через железную калитку в воротах. Ключом, полученным от бывшего юриста Антонова, открыл бокс и осмотрел шестую модель «Жигулей» бледно-синего цвета. Тачка неновая, с пробегом в восемьдесят тысяч километров, но в хорошем состоянии – видно, прежний хозяин молился на эту железяку. Радченко открыл багажник, проверил его содержимое. Саквояж поставил на переднее сиденье машины, рядом бросил поношенный белый халат, усеянный желтыми пятнами.

Через полчаса, поколесив по узким улочкам, он оставил машину в тени пыльного тополя и подошел в калитке в глухом заборе. На железной табличке, прибитой к забору, злобно оскалилась собачья морда, а внизу краской вывели: «Держись подальше».

Дима толкнул калитку, вошел на участок. Собачья будка оказалась пустой, цепь валялась на земле. С другой стороны маленького домика на одеяле, расстеленном на земле, сидел человек в одних трусах и читал газету. При появлении незнакомца мужчина поднялся, подтянул трусы и спросил: