Моя навсегда - Елена Алексеевна Шолохова

гуляли с Ромкой, никого не трогали… они там сидели… Чепрыгин там… набросились на него… они же его прямо сейчас избивают! Что вы стоите?

— Чепрыгина? — ППСник щелчком выбил сигарету и закурил.

— Да нет же! Чепрыгин избивает с друзьями моего Ромку! Стрелецкого!

— Стрелецкого? — он прищурился, поджал губы.

— Да скорее же! Ну! Эти подонки его ведь сейчас покалечат!

Но он лишь затянулся, не реагируя больше на ее крики.

— Вы! Да вы… — Ее лицо исказилось. — Милиция называется. Да вы сами такие же, как они.

— Э! Договоришься сейчас…

Она махнула рукой и припустила назад, к парку. У ворот притулилась огромная корявая ветвь тополя, обломанная в недавнюю грозу сильным ветром. Листья ее уже пожухли и сморщились. Оля без раздумий прихватила эту корягу и ринулась к парням. Ближайшего что есть сил огрела по спине.

Тот взвыл, обернулся:

— Сучка! Да ты сейчас у нас…

Она попятилась в страхе назад, но парень бросил взгляд ей за спину и тут же крикнул своим:

— Менты! Валим!

Они бросились врассыпную. Оля кинулась к Ромке, который лежал неподвижно, скрючившись на земле. Склонилась к нему, дрожащими руками осторожно коснулась плеча, волос.

— Ромочка, — всхлипывала она. — Ромочка, ты меня слышишь? Ромочка, любимый мой…

***

В местной травме Ромка пролежал неделю, пока мать не забрала его домой.

Все необходимое лечение он, конечно, получал — за этим мать следила, наседая на лечащего врача. Но… относились к нему по-скотски. Не врач, нет, и не заведующий отделением — те свято блюли клятву Гиппократа, да и благодарны были Стрелецкой за шефство над больницей. Но и появлялись они лишь утром, во время обхода, мелькали до обеда, а потом будто растворялись и вряд ли представляли себе, чем и как живет отделение в остальное время.

А вот младший персонал изгалялся как мог. Медсестры разговаривали с ним через губу, перевязки делали нарочито грубо. Раздатчица, привозившая тележку с завтраком, обедом и ужином, всякий раз смотрела на Ромку волком. А незадолго до выписки затеяла с санитаркой разговор прямо под дверью его палаты:

— Мало этого ублюдка Стрелецкого отмудохали. Я б ему вообще все причиндалы вырвала с корнем, чтоб на девок даже не зарился, паскуда. У меня самой внучка в девятый класс пошла, и я как подумаю… тьфу… Все они, богатенькие мрази, наглеют от своей безнаказанности. Натворил делов, откупился и все, свободен. Нет, мало парни его уделали, мало… Теперь вот только посадят их, бедолаг. Уже взяли, бабы на рынке рассказывали вчера утром. Мамаша этого ублюдка всех на уши подняла. А вот за что, а? За что их посадят? За справедливость! Жаль, этот гаденыш больничное не ест, а то бы, ей-богу, плюнула ему в еду.

Говорила она это в коридоре, но громко, не стесняясь, во всеуслышание. Санитарка, пожилая тетка, которую все здесь звали просто Федоровна, охотно ей поддакивала:

— Да, не говори! Этот выродок над ребенком надругался, а мы теперь лечи его, ухаживай, ишь. Смотреть на его рожу не могу. Так бы тряпкой половой ткнула б… И мамаша его такая же тварь. Я вчера полы в палате помыла, так она заставила меня, старуху, лезть под кровать его тапки доставать! Ты представляешь? Якобы я их туда шваброй задвинула. А нечего свои тапки раскидывать!

Насчет ухаживаний Федоровна загнула. Первый день, точнее, вечер и ночь, когда Ромку только привезли, она буквально издевалась над ним. Меняя судна у других, к нему даже не подходила.

— Пусть под себя ходит, — цедила злобно. — И в своем говне лежит.

Ромку тогда долго рвало едкой желчью, и ему приходилось свешиваться с кровати. Федоровна ругалась, называя его последними словами. И ни воды попить, ни тряпку, чтоб утереться, так и не дала.

Только потом, на следующий день, когда врач на обходе заметил засохшие пятна, соизволила все убрать.

Даже мужики, соседи по палате, которые тоже сначала приняли Ромку в штыки, клокотали и требовали отселить его от них, и то после ее выходок конфузливо умолкли и больше ничего ему не высказывали.

Той первой ночью, уже под утро, Ромка решил доползти до уборной самостоятельно. Болело все, каждая косточка. И мутило так, что его снова вывернуло бы наизнанку, если б было чем. Перед глазами все качалось и плыло, будто он шел по веревочному мосту.

По стенке он еле добрался до конца коридора, где находились уборные, душевая и курилка. И вот тут его ждала новая беда — он не смог помочиться. Хотел, до рези в паху, и не мог. Отбитые почки, которые и так мучительно ныли и ощущались в пояснице как тяжеленные гири, при попытке выдавить хоть каплю взрывались оглушительной болью. Ромка с воем откинулся на кафельную стену перегородки, пытаясь отдышаться. Ноги вмиг обессилили. И сам он моментально взмок.

— Что — никак? Сходи на пост к медсестре, тебе катетер поставят.

Оказывается, в уборной еще кто-то был. Ромка не мог себя заставить даже взглянуть на него, а уж ответить и вовсе не было сил. Он дышал громко и часто, а перед глазами стояла темнота, и в ней рассыпались светящиеся искры, словно фейерверк в ночном небе.

Может, этот кто-то и дело говорил, но Ромке делалось тошно от одной мысли, что придется по такому вопросу обращаться к медсестре, унижаться лишний раз. Нет, лучше он еще раз попытается. Ну, если уж совсем ничего не выйдет, то… нет, все равно подождет до утра.

Мужик ушел. Ромка снова встал над чашей, упершись вытянутой рукой о стену, сосредоточился. Впившись зубами в нижнюю губу, приготовился терпеть молча. Молча не получилось. Боль была настолько острая, что казалось, будто через него прогнали битые стекла, а многострадальные почки кинули в кипящую воду.

Когда Ромка вернулся в палату, с него ручьями стекал пот. Футболку — хоть отжимай. И самого его колотило. Он в изнеможении рухнул на кровать. Боль все еще сжигала тело так, что он даже думать ни о чем не мог.

Мать приходила к Ромке каждый день. Приносила еду, первые дни — даже сама кормила. При ней все как будто затихали и старались не попадаться на глаза.

Оля тоже его навестила. Один раз, в самом начале. Смотрела на него и плакала. Обещала, что придет еще, но почему-то больше не появлялась.

Ромка переживал, даже просил мать выяснить, все ли с Олей в порядке. Мать раздражалась, но за день до того, как забрать его домой, сообщила, что видела Олю. Целой и невредимой.

— И как она? — сразу оживился Ромка.