Путешественница во времени. Воспоминания о будущем - Анастасия Сычёва

– Мы это уже обсуждали, – напомнила я Анабелл, решив не излагать свою позицию вслух. Путешественнице она точно будет абсолютно чужда. – И никто ничего не заподозрит. Здесь молодые девушки мыслят совершенно по-другому! Никто и вообразить себе не может, что молодая леди, да ещё незамужняя, пойдёт на такое!

Анабелл молчала, только сердито хмурила брови, и я невинно поинтересовалась:

– А почему ты не пытаешься угрожать мне и запереть меня дома? Чем я могу быть полезна Путешественникам в театре?

Лицо компаньонки слегка разгладилось, и теперь она смотрела скорее задумчиво.

– Об этом я расскажу тебе позднее. Сейчас, если вы с Хогартом сможете до чего-то договориться, твоей задачей будет осмотреться и держать ухо востро. Старайся замечать любые странности.

Оторвавшись от созерцания лондонской улицы за окном, я удивлённо взглянула на Анабелл.

– Ты о чём? У меня странное ощущение, будто ты отправляешь меня шпионить.

– В некотором роде, – нисколько не смутившись, спокойно подтвердила та, и у меня от такой открытой наглости глаза на лоб полезли.

– А теперь объясни поподробнее, – я скрестила руки на груди, напряжённо наблюдая за лицом собеседницы. – Что это за новости? Мы говорили о моём безрассудстве, а теперь вдруг выясняется, что ты хочешь втянуть меня в ваши путешественнические интриги!

На неё моё праведное возмущение не произвело никакого впечатления.

– Тебе не придётся шнырять по всему театру, суя нос везде, куда тебя не просят, – без малейших сомнений заверила она меня. – Твоя единственная задача – наблюдать. Это у тебя неплохо получается, как я уже успела убедиться.

– Но почему вы не могли отправить в театр кого-то из ваших, чтобы он сам всё выяснил?

– Это небезопасно.

Дальнейших комментариев не последовало. Я смотрела на неё, ожидая продолжения, но Путешественница явно не собиралась ничего мне объяснять. Только добавила после небольшой паузы:

– И мне самой здесь часто появляться тоже не следует. Во-первых, потому что никто не должен узнать твою компаньонку, а во-вторых…

Она замялась, на её бледном лице отразилось некое подобие борьбы, словно принимала решение, стоит мне говорить или нет, а затем вздохнула:

– Просто не следует. Сегодня я схожу с тобой, но потом… Я буду сопровождать тебя сюда и встречать после, но в театре ты будешь поступать по собственному усмотрению. Впрочем, – на последних словах в её голосе прорезались слегка ядовитые нотки, – насколько я могу судить, именно этого ты и добиваешься.

Я ответила ей ангельской улыбкой, и дальше мы ехали в молчании. На Друри-Лейн экипаж остановился (к слову сказать, сюда мы приехали в кэбе, который поймали, отойдя на приличное расстояние от дома), но Анабелл вышла не сразу. Вместо этого она аккуратно отодвинула шторку, изучая театральный подъезд и – особенно внимательно – небольшую очередь за билетами. Я не поняла, что именно или кого именно она высматривала, но потом Анабелл дала знак, что можно выходить.

Здание старейшего театра Англии было мне знакомо, поскольку я несколько раз проезжала мимо него в своём родном времени. Тогда оно казалось совсем небольшим, но здесь это двухэтажное здание вполне органично вписывалось в улицу, хотя и показалось мне заметно обветшавшим. Ах да, директор же говорил, что сейчас они переживают не самые удачные времена…

В холле театра было пусто, только женщина средних лет в сером платье и переднике занималась уборкой. В руках у неё была метёлка из перьев, которой она старательно смахивала пыль с витых перил лестницы. На наш вопрос, где мы можем найти мистера Хогарта, она указала на двустворчатые двери наверху, за которыми, по моим представлениям, должен был находиться зрительный зал.

Так и оказалось. Переступив порог, я едва не присвистнула. То ли это был своеобразный обман зрения, то ли здание изнутри было так спроектировано, но зал оказался неожиданно просторным и высоким – больше подходящим какой-нибудь опере, чем обычному театру. И вот здесь народу уже было значительно больше. Первой моё внимание привлекла разгневанная молодая женщина на сцене, которая что-то сердито выговаривала утомлённой пожилой даме, одновременно тыча пальцем в свою ярко-красную юбку. Акустика в зале была такая, что гневные реплики можно было расслышать даже в дальних его уголках:

– Как можно было так её подшить? Я вас спрашиваю – как?! Чтобы я растянулась на сцене прямо посреди действия?

– Мисс Уилфред…

– Если, по-вашему, это нормально, то выступайте сами! А я не желаю рисковать собственной шеей!

– Но, мисс Уилфред…

– Я так понимаю, наш дорогой директор наконец-то нашёл мне дублёршу?! Раз вы считаете, что можете больше не прислушиваться к моим словам!..

– Послушайте, мисс Уилфред…

– Слышать ничего не желаю! В этом театре отвратительно относятся к людям! Я немедленно увольняюсь!

– Дорогая, будьте снисходительны, – вступил новый голос. На этот раз знакомый – с первого ряда поднялся мистер Хогарт и направился к сцене, молитвенно прижимая руки к груди. – Маргарет, дорогая, уверен, это лишь недоразумение…

– Как это может быть недоразумением, если я сотню раз объясняла, как стоит подшить это платье? – воинственно подбоченившись, не желала уступать позиций женщина. – Или моё мнение теперь здесь совсем ничего не значит?

– Разумеется, значит, дорогая, – несколько утомлённо возразил директор, а затем достал носовой платок и вытер им лоб. – Вы главное достояние нашего театра…

Говорил он, однако, без особого пыла, словно вовсе не пытался переубедить женщину. И мне показалось, что он делал это не потому, что ему на самом деле было всё равно, а оттого, что подобную картину наблюдал не впервые, прекрасно зная дальнейшее развитие событий и, возможно, некоторые реплики. Присмотревшись повнимательнее, я убедилась в своей правоте – прочие присутствующие как ни в чём не бывало занимались своими делами, не обращая внимания на разгоревшийся скандал. Похоже, к подобным сценам они все были вполне привычны. Дирижёр и музыканты в оркестровой яме перебирали ноты и негромко о чём-то советовались. На дальних рядах и балконах горничные продолжали уборку. Болезненного вида молодой мужчина с усиками щёгольского вида сидел на стуле на сцене и скучающе наблюдал за спором. Мужчина был брюнетом и обладал, в общем-то, красивой наружностью, но его здорово портило выражение безграничного презрения ко всему окружающему миру на бледном, нездоровом лице. Ещё несколько человек расположились в зале на первых рядах. Лиц я не видела, но подумала, что это тоже актёры. На задворках сцены время от времени появлялись рабочие, которые в данный момент были заняты тем, что налаживали освещение и устанавливали новые декорации.

– Только я этого что-то совсем не чувствую! – спор на сцене разгорелся с новой силой, и актриса зло топнула ногой. – Думаете, я не знаю, что вы все за моей спиной строите мне козни? А ведь я единственная, кто в этом чёртовом театре хоть что-то делает! МакКинли пьёт, Гровер ворует…