Лисы и львы - Инна Шаргородская

Она, конечно, вернется. Но когда? Скоро ли он снова ее увидит?

– Она вернется, – повторил он вслух, опускаясь на диван. – Волшебная дева не бросит надолго взаперти два живых существа.

Ведьма запрыгнула в кресло напротив, уселась там, обвив лапы хвостом. Посверлила Раскеля с полминуты испытующим взором и вдруг сочувственно хмыкнула.

«Бедняжка…»

То же время, одна из безымянных дорог между мирами

– …Все-таки есть у него чутье, у этого парня, а, Ферди? Ноги сами несут его куда надо.

– Да, хозяин.

– Слишком молод пока… но еще лет сорок выучки, и можно будет, пожалуй, отдать под него табор. Как думаешь, Ферди?

– Не знаю, хозяин.

– Не знаешь? Так загляни в будущее, сделай милость.

– Кхр-ра… Не хотел я говорить, да, видно, пр-ридется. Нет смысла мне туда заглядывать. Не вижу я в последнее время будущего. Почти.

– Вот как? А что же ты видишь?

– Грезятся моим глазам угодья Стар-ршего Вор-рона. Дикие леса, скалы, позлащенные солнцем. Снятся легкие молодые кр-рыла, несущие меня в облака…

– О нет, Ферди… нет! Как же наш уговор?

– Увы, я всего лишь вещая птица. Не в моих силах ускор-рить или замедлить свой уход.

– Эх, Ферди… А клялся когда-то, что отправишься в мир иной, сидя у меня на плече…

– Я и тепер-рь был бы рад тебя дождаться. Но… Стар-рший зовет. А ты еще не слышал своего зова?

– Нет.

– Значит, не судьба.

– Что же мы будем без тебя делать? Что я буду без тебя делать?

– Обучишь нового птенца.

– Птенца… Мне другом стать он уже не успеет.

– Так станет др-ругом твоему сыну.

– Которому? Эх, Ферди, ведь я не просто так начал разговор. На самом деле некому мне отдавать табор… Мой младший – тот, кто дороже всех моему сердцу, – тревожит меня все больше. Он не похож на остальных моих сыновей. Кажется порой слабее женщины… а в следующий миг удивляет своей отвагой и силой. Осторожный, как лесной зверь, он вдруг становится безрассуден, как малое дитя, не знающее, что такое опасность. Порой он смотрит на меня так странно, что я перестаю понимать, моя ли кровь и плоть передо мною или же пришелец из мира, куда еще не проложены дороги?… Ты ведь помнишь, кто подарил мне этого сына. Не цыганка, но девушка, которую мы подобрали в лесу, – немая, пугливая, как пташка, красивая, как вечерняя звезда… Мальчишке еще и года не было, когда она покинула мир живых, и я так и не узнал, какого она была рода-племени. Вот и думаю теперь – чьей крови больше унаследовал Раскель? Он боится меня, как боялась его мать, хотя, ты знаешь, ни ее, ни его я никогда и пальцем не тронул. Он подчиняется законам табора, но не привязан к нему, я чувствую это. Как чувствую, что в сердце его горит огонь мятежа, хотя, быть может, он и сам еще не знает об этом. И я боюсь, Ферди, вправду боюсь, что однажды он покинет меня и табор – навсегда, уйдет дорогами, которыми мы не ходим. И с ним уйдет большая половина моего сердца… что мне тогда делать, Ферди?

– Может, тебе стоит быть с ним поласковей? – предложил вещий ворон.

– Как бы это не напугало его еще сильней!.. – усмехнулся вожак племени арканов. – Он почтителен со мной и послушен, как положено хорошему сыну, но он не любит меня. Не любил и свою мать, поскольку не знал ее. Никого пока не любил. И если…

– Да, – сказал ворон.

– Вот я и хотел попросить тебя заглянуть в его будущее. Чтобы знать, к чему мне готовить свое сердце.

– Увы, – понурился ворон. – Почему ты не попр-росишь погадать Раду? Она толковей всех в таборе…

– Почему? Потому что не хочу, чтобы кто-нибудь еще знал, как много я о нем беспокоюсь. – Старик вздохнул. – Эх, Ферди… Угодья Старшего Ворона, значит… Скажи, ты поэтому и Налачи Бахт не видишь больше?

– Нет. Ведь она – не будущее, а настоящее, которое пока открыто мне. Боюсь, что-то случилось с ней самой, хозяин. В последний раз она обманула меня трижды – передавая свой свет др-ругим вещам. Такого никогда прежде не было, и объяснить этого я не в силах. Р-разве что она тоже состар-рилась и слышит зов своего родного мира?… Я подвел тебя, хозяин. Пр-рости.

– Ничего, – рассеянно ответил вожак арканов. – Даже если мы потеряем ее навеки, пусть это станет нашим последним несчастьем. Все когда-нибудь старится и уходит… Может, я тоже успею услышать зов – до того, как ты покинешь меня?

Ворон промолчал.

* * *

Земля, Петербург

– Что за дикий клубок сплетается? – раздраженно проворчал Дуду Альенса. – Ничего не понимаю. Ладно, Фиалка – жена Аглюса. Ладно, Князь – его брат. Так ведь все они к тому же не Фиалка, не Аглюс и не Князь! Маги, черт возьми, асильфи, разведчики… Спасибо, хоть Раскель как был арканом, так и остался. Но что еще за бабка к ним приклепалась, которая не бабка?!

– Не парься, – посоветовала Элис, перепрыгивая в двухсотый раз, наверное, с одного уличного фонаря на другой. – Забей.

– Что забей, куда забей? – возмутился Дуду. – Говори по-человечески! И хватит уже мельтешить перед глазами, постой хотя бы минутку спокойно!

– Балда, – Элис показала ему язык, украшенный металлическим колечком, и для разнообразия пробежалась от фонаря к фонарю по проводу. – Не могу я стоять, говорила ведь. За глупость расплачиваюсь… О, гляди, шестерку тормознули! Щас поедут.

Спрыгнув с провода, она зависла ненадолго в воздухе рядом с Дуду, затем, убедившись, что Кароль с Клементиной и впрямь садятся в машину, метнулась в великолепном сальто на ее крышу. Где и начала подскакивать, словно мячик, на одном месте.

«Шестерка» тронулась, Дуду поплыл рядом, заглядывая в окна.

– При водиле они базарить не будут, – сказала Элис. – Расслабься, пряник.

Дуду поморщился.

На редкость вульгарная девица… но, увы, другой, столь же полезной в слежке, среди местных неприкаянных не нашлось. Элис была активней всех, жаждала развлечений и знала город как свои пять пальцев. В сумеречные области она попала всего несколько месяцев назад, поэтому еще не адаптировалась там толком и оставалась верна прежним увлечениям и привычкам. Заядлая трейсерша, погибла она в возрасте семнадцати лет, сорвавшись с крыши. И хотя знала уже, что неприкаянностью духа обязана собственной глупости, в чем эта самая глупость заключалась, так пока и не поняла. Или притворялась, что не поняла.

И скакала, и скакала без устали, пользуясь нынешней неуязвимостью…

У Элис были малиновые лохмы, колечки в ушах, носу, бровях и бог знает где еще и татуировка на щеке в виде котенка с парашютом. Одежда, в которой она перешла в мир духов и которую обречена была носить до конца своего в нем пребывания, являла собою «ширачи», то бишь широкие драные штаны с многочисленными карманами, и бесформенную куртку с капюшоном. Общаться с этой девушкой было очень трудно, и не только из-за ее кошмарного жаргона. Сейчас, к примеру, она занялась чем-то вроде джигитовки – прыгая с машины на мостовую и обратно и азартно уворачиваясь от встречных. Поди тут поговори!..