Вся жизнь перед глазами - Лора Касишке

— С Эммой что-то. Не знаю даже что… Устроила истерику в машине.

Ей почудилось или Пол в самом деле вздохнул с облегчением? Во всяком случае, плечо он опустил и теперь прямо смотрел в глаза Диане. Наморщил лоб, погладил седую бородку и произнес с интонацией актера, повторяющего заученную реплику:

— Я с ней поговорю.

Диана кивнула, продолжая пристально его изучать. Они так давно вместе, а она все еще находила его привлекательным. Иногда, выезжая в город по делам или, например, чтобы пообедать где-нибудь с Полом, вдруг замечала на тротуаре идущего энергичной походкой мужчину, который в одной руке нес портфель, а вторую держал в кармане, и чувствовала, что ее неудержимо тянет к нему, и лишь мгновением позже до нее доходило, что пялится она на собственного мужа.

Седина в волосах и бороде ничего не меняла. Он все еще был строен, со светло-голубыми глазами — снисходительными глазами профессора — и четкими, словно вырезанными из камня, чертами. Он был красив суровой, чуть жесткой красотой — так она любила думать. В прошлой жизни он мог быть ковбоем с Дикого Запада — покорителем горных вершин, привыкшим сплавляться по порожистым рекам, клеймить быков и месяцами кочевать со своим стадом, — да вот оказался в университете.

Она смотрела, как муж заходит в дом, ее любимый дом, где они прожили уже пятнадцать лет, как он легко двигается по холлу, когда откуда ни возьмись ее снова кольнуло это слово.

Дура.

Она даже полуобернулась, чтобы взглянуть, откуда оно вылетело.

Из ромашек?

С лужайки?

Оно вылетело из ее головы, которая немного закружилась. Диана коснулась лба, и неприятное ощущение исчезло, оставив после себя странный осадок и чувство, что она только что разговаривала с кем-то невидимым.

Впрочем, ей уже случалось, как это называется, слышать голоса, — правда, единственный в жизни раз, в ранней юности. Она тогда страшно напугалась, потому что и голос, и произнесенное им слово звучали совершенно отчетливо. Голос раздавался извне, через уши проникая в мозг, молодой женский голос, глуховатый, но знакомый. Он назвал ее по имени: «Диана».

В то время ей было пятнадцать, и она лежала в постели своего любовника. Утром он возил ее в городскую клинику, где ей сделали аборт. Больница была чистенькая: везде пахло цветами, на стенах висели пасторальные акварели, а из-под потолка лились звуки флейты. Последние несколько недель ее жутко тошнило, от картин и музыки бросало в пот, так что по шее на спину стекали ледяные струйки.

В приемном покое Маркус, ее любовник, сидел рядом и держал ее за руку. У него были грубые шершавые руки, поросшие жесткими черными волосами, и они, эти руки, казались совершенно неуместными в комнате, наполненной музыкой, бледно-розовыми бутонами и цветочными запахами, и даже представлялись ей причиной тошноты, словно эта мускулистая уродливость каким-то образом вошла в нее и пустила там корни. Она хотела вырвать ее из себя. Ей ни на минуту не приходило в голову, что она может родить ребенка. Что может стать матерью.

Диана позволяла Маркусу держать ее за руку, но ненавидела его всей душой, клятвенно обещая себе, что, когда все закончится и он заплатит за то, что с ней собираются сделать, больше никогда с ним даже не заговорит.

Маркусу было чуть за тридцать. Он жил в отвратительном районе на окраине Бриар-Хилла, в самом конце улицы, в доме под железной крышей, и держал экзотических питомцев — рысь в гараже и пантеру в клетке. У него был еще и пес, который жил в самом доме: мирно лакал воду и поглощал собачьи консервы прямо под кухонным столом, но Диана знала, что это чистокровный волк с холодным льдистым взглядом. Иногда по непонятной причине он задирал голову к крашенному водоэмульсионкой потолку в спальне Маркуса, где они с Дианой занимались любовью, и выл голосом полным первобытной угрозы и ужаса.

— Да он и мухи не обидит, — всегда успокаивал ее Маркус.

Впрочем, то же самое он говорил и о пантере, которая, стоило Диане чуть повернуться в ее сторону, с рычанием кидалась на прутья клетки. У нее были ослепительно-белые зубы, сверкавшие на фоне черной шерсти как лучи солнца.

Рысь, по счастью, она видела только в окошко гаража. Та, опустив голову, нервно бегала на цепи туда и обратно, и Диане были видны лишь прелестные кисточки на ушах, которые отличали ее от других кошек.

Адова кошка.

Кошка, которая после девятой жизни возрождается в виде чудовища.

У самого Маркуса были пронзительные голубые глаза. Великолепные глаза, особенно неотразимые в сочетании с бледной кожей, короткой черной бородкой и синей рабочей рубашкой. Она познакомилась с ним на вечеринке, где он продавал марихуану знакомым мальчишкам. После того как они занялись любовью в первый раз, Маркус сказал: «Всегда любил молоденьких девочек, но ты первая, кто не боится».

Она тогда даже не поняла, чего, собственно, должна бояться.

Маркус подарил Диане Тимми — кота, который прожил у нее двадцать лет и продолжал спать возле ее кровати, когда сам Маркус превратился в смутное воспоминание.

Операция прошла быстро, было больно, но не очень, скорее даже не боль, а какое-то неприятное тянущее ощущение, а после того, как ей помогли подняться с застеленного бумажными полотенцами стола, она вдруг сообразила, что тошнота бесследно прошла. Словно ее взяли и стерли тряпкой, как стирают пыль. От облегчения она даже разрыдалась.

Но потом из нее все текла и текла кровь, тягучая, со сгустками. Они позвонили в больницу, спросить, почему так много крови, — ей велели не вставать с постели, а если станет хуже, немедленно ехать в отделение «Скорой помощи».

Диана лежала в кровати Маркуса. Прямо над ней, на потолке, была трещина, и она все время смотрела на эту трещину, воображая, как пролезает туда и исчезает.

Маркус пошел принести ей воды, и вот тогда-то она его и услышала.

Голос.

Близко, прямо над ухом.

Она слышала даже дыхание, с которым слово входило ей в мозг.

Диана.

Она сидела на постели, хватая ртом воздух. В этот момент в комнату вошел Маркус с водой в кофейной чашке.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Может, поехать в больницу?

Диана отрицательно помотала головой и легла.

Потом кровотечение прекратилось. Простыни под ней были сплошь в кровавых пятнах, и Маркус, прежде чем везти ее к матери, спросил, не может ли она их постирать, потому что сам он на это не способен. От запаха и вида крови он падает в обморок.

Маркус с его дикими животными.

Маркус с его волосатыми руками.

Диана просто стащила простыни с кровати и бросила в помойное ведро, за что он был ей чрезвычайно благодарен.

Дура.

Она пошла в дом вслед за Полом.