Дневники приемной матери ребенка из детского дома - Майя Ракита

Именно поэтому мне приходится иногда тут же «брать быка за рога» и просить дочь сейчас написать то, что должно быть написано сегодня! Это самая настоящая проверка на честность: если слова обеспечены импульсом, то ребенок без проблем берет и выполняет то, что он сказал. Если же импульса нет и слова были фальшивым предлогом избегания ответственности за ошибку и свою халтуру, то ребенок начинает придумывать причину, по которой он не может именно сейчас выполнить это задание! И тогда начинается либо ругань на поле брани, либо жалость и «спускание все на тормозах». Ни та, ни другая стратегия не приводит к возникновению и поддерживанию импульса. Ругань портит настроение, а жалость усиливает фальшь и неверие в собственные силы. Если импульса нет, то на пустом месте ему и не возникнуть! Следует ждать другой ситуации, способной породить импульс. Иногда подождать у моря погоды является самым разумным решением, если понимаешь, какая погода должна способствовать появлению импульса, как появление корабля с алыми парусами на горизонте!

Каждый человек решает сам, что ему нужнее — вранье или правда. Но каждому человеку, а тем более ребенку, нужны завиральные идеи. Каждый человек с детства учится различать на вкус вранье от завиральных идей. От вранья становится горько. А завиральные идеи сладкие, как тянучки. Рано или поздно вранье заканчивается горькими слезами. А завиральные идеи приносят радость и превращаются в мечты. И только у некоторых людей мечты становятся смыслом жизни, ценностью и общностью бытия.

В жизни всего много: и вранья, и завиральных идей. В них есть много общего. Например, борьба. Только с враньем надо бороться, чтобы его не было. А за завиральные идеи надо бороться, чтобы они были, развивались и самое главное — осуществлялись. Потому что вранье отравляет жизнь, а завиральные идеи делают нашу жизнь радостнее и смешнее.

Все дети любят и врать, и придумывать. И только от родителей напрямую зависит, чему же научатся их дети: обману или любопытству, трусости или смелости, халтурности или усердию, удобной жизни или вечному поиску осмысленной жизни.

Школьные трудности были настолько велики, что их тем более пришлось разделять на части, с которыми уже можно было что-то делать: осознать их, понять, какие действия нужны моей дочери для их преодоления.

Первый школьный день закончился слезами. Я пришла за своей дочерью в класс. Некоторые ученики толпились у доски, некоторые толпились за столом учителя, некоторые срочно дописывали свои задания. Моя дочь увидела меня, молча собрала в портфель свои вещи и вышла из класса. Мы вместе преодолели огромное пространство школьного коридора, сели на лавочку и моя дочь зарыдала. Пока она плакала, я заметила, что ее руки все исписаны пастой, волосы спутаны: ни следа от утренней ухоженности не осталось. К нам подошла учительница и стала хвалить мою дочь, что она выдержала свой первый день в новой школе, с новыми одноклассниками. Я до сих пор благодарна учительнице за ее те слова, которые позволили моей дочери освоиться в новой школе. Мы подождали, пока слезы не иссякнут. Это были и слезы жалости к своим упущенным возможностям, и слезы горечи того, что ты не можешь проявить себя наравне с новыми, более сильными одноклассниками. Это были и слезы злости на весь окружающий мир. Дома мы ели вкусный торт в честь первого школьного дня и моя дочь сказала, что только сегодня она поняла, как много упущено в ее жизни и как она зла на тех, кто не помог ей.

Именно в этот день мы дали клятву, что будем заниматься каждый день и наверстывать упущенное, что мы вырвемся из омута двоек и незнания. Моя дочь в первый свой школьный день в полной мере прочувствовала свою слабость и неподготовленность, как ученицы. Она смотрела на своих одноклассников и видела, какие они умные, начитанные, радостные и сильные. И хотя никого конкретного она за первые дни не могла выделить и ни с кем не познакомилась, ощущение того, что она попала в сильный класс, у нее сформировалось четкое. И желание подняться на их уровень у нее было не менее сильным. Это внутреннее ощущение и желание стали фундаментом для наших ежедневных занятий. Свои школьные уроки моя дочь делала на продленке, а после школы мы вместе с ней занимались развитием ее способностей. Я не работала и могла уделять времени столько, сколько нужно.

Я сразу заметила, что моя в целом физически сильная дочь, при усаживании за учебные занятия сразу принимает позу «растекающейся амебы». Вялость и медленное, но неуклонное сползание со стула, были постоянными спутниками учебного процесса. А о каком внимании можно говорить, когда моя дочь чуть ли не лежит в компьютерном кресле за столом! Вялость и сползание были тотальными: сидела ли моя дочь на кресле и писала за столом, сидела ли моя дочь на кровати и читала. Практически все, что делала или собиралась делать моя дочь из учебных дел, через несколько минут превращалось в «кисель». Мышцы становились вялыми и чересчур расслабленными, позвоночник уже был не из костей, а из мягкого парафина, голова безвольно падала на грудь, горло и сердце зажимались, ноги и руки становились ватными.

Совершенно по-другому моя дочь сидела, когда вышивала, вязала или когда мы вместе с ней собирали пазлы. Это была поза усердия и сосредоточенности. Мы могли собирать пазлы три часа к ряду и ни разу не отвлечься. Разительная перемена телесной позы для творчества и для учебных занятий навела меня на мысль, что пока мы не изменим позу, занятия по развитию способностей будут идти впустую. Поэтому я решила начать с позы и пока не обращать внимание на то, как пишет, читает, решает задачи моя дочь. Главное, чтобы она научилась сидеть «достойно».

Ребенок из детского дома не умеет делать уроки за столом. Он обычно либо не делает их вовсе, потому что ему и так поставят «трояк», либо делает их, где придется. Моя дочь первые месяцы привыкала делать мои задания за столом. Каждый день я входила в комнату, видела, как скрючившись на кровати или на полу она пыталась что-то писать, я строго брала свою дочь за руку и буквально перетаскивала ее с тетрадью за стол. С этого началась моя битва с вялостью. Это было похоже на игру с «Ванькой-встанькой». После того, как нам удалось включить стол в свою учебную жизнь, я стояла, как оловянный солдатик рядом с обычным креслом для письменного стола, на котором сидела моя дочь и при первых попытках «сползания» я поднимала и усаживала ее обратно.

Все мои действия сначала казались мне самой очень искусственными и я не была уверена в их эффективности. Однако я вспомнила спор между Станиславским и Мейерхольдом. Мейерхольд разрабатывал такую систему актерского мастерства, при которой правильно принятая поза актера приводит в соответствие его эмоциональное состояние. Например, если актер примет позу печали, то ему обязательно станет действительно печально. Станиславский же наоборот выстраивал свою систему из внутреннего состояния актера, а не из его внешнего самоопределения. Поскольку я не могла повлиять на внутреннее состояние своей дочери, а внимательной и усердной сама по себе она не станет, то я сконцентрировалась на внешней позе моей дочери, доверившись Мейерхольду. Мы экспериментировали, в какой позе моей дочери удастся написать более грамотно задание. Мы поднимали ноги, мы поджимали ноги, мы ставили их на табурет, мы снимали их с табурета и они висели произвольно. Мы экспериментировали с высотой кресла: моей дочери нравилось его регулировать. Так или иначе, но манипуляции с креслом сделали свое дело и через нескольких месяцев ежедневных усилий, моя дочь садилась без напоминаний за свой стол делать мои задания в одной из разработанных нами поз внимания.