Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман - Марлена де Блази

На следующее утро мой герой решил разбудить меня. После того как Фернандо собрался в банк с пустым портфелем, я побежала убирать квартиру, выскабливать воск и взбивать подушки, быстро одеваться, покупать булочки у «Мадджон» и на море, а затем бодрой рысью преодолела полмили до пристани, чтобы поймать девятичасовой катер. Я отправлялась на рынок.

Риальто, литературное название «высокая река», всегда претендовал на то, что первое венецианское поселение выросло здесь. Сюда приезжали с древних времен купцы со всего мира торговать, и до сих пор оно остается неоспоримым сердцем венецианской коммерции. Символ Риальто — высокий мост, протянувший знаменитые колоннады и арки над каналом, и для каждого пилигрима это одно из важнейших мест в Венеции. Когда проплываешь под ним сквозь солнечный удар летнего света или холодный дым февральского тумана на носу медленно движущегося судна, взгляд обращается в прошлое, и можно увидеть старого Шейлока в плаще и шляпе с плюмажем, грустно стоящего у колонны.

Я готова вечно гулять по Риальто, наслаждаясь очарованием этого места, если бы не блеск других итальянских рынков. Теперь я обосновалась здесь надолго и мечтала о более близком знакомстве. Первое, что следовало открыть для себя — как пройти на рынок с задних улиц, а не через мост, забитый ювелирными магазинами, киосками, где вывешены дешевые маски и уцененные футболки, тележками, которые приманивают туристов яблоками, покрытыми воском, чилийской клубникой и половинками кокосовых орехов, промытыми водой из пластиковых бутылок. Далее вниз по ряду тележки, полные фруктов и овощей, рекламируют самые заманчивые рыночные соблазны. И за всей этой суматохой спряталось красивое здание венецианского трибунала XVI века.

Я встречала на Риальто претора, судей в летящих мантиях, покинувших свои скамьи, чтобы быстро выпить кофе или «Кампари», бросить взгляд на нагромождение баклажанов и капустных кочанов, осмотреть нитки чеснока и чилийского перца и вернуться снова за тяжелые двери трибунала и возобновить деятельность венецианской юстиции. Однажды я видела священника и судью, подолы их одеяний волной колыхались вокруг них, они шли, огибая повозку с овощами, церковь и государство рука об руку, перебирая связки фасоли. Даже подобные фольклорные сцены не заставят меня проходить вверх и вниз через ежедневный карнавал на мосту. Я постараюсь приплыть на катере, который останавливается перед Риальто на Сан-Сильвестро. Я пройду через тоннель и войду в ruga, «морщину», вступив прямо в великолепие рынка.

Я слышала, чувствовала его, меня тянуло туда со страшной силой. Я шла быстро, потом еще быстрее, отклонилась влево, минуя магазин сыра и торговцев пастой, окончательно затормозила перед прилавком, роскошно оформленным, будто в ожидании кисти Караваджо. Теперь я продвигалась медленно, нерешительно протягивала руку, растерянно улыбалась, не зная, с чего начать. Я отправилась к рыбному рынку, шумному павильону, полному острым головокружительным запахом морской соли и рыбьей крови, где извиваются, скользят, колются, крадутся, плавают, ползают, дышат морем фантастические создания с глазами из драгоценного камня, которых вытащили из сверкающей Адриатики и бросили на мраморное ложе. Я любовалась кипучей деятельностью, продавцами, которые разделывали рыбу на почти прозрачные куски и за своими страшными занавесками потрошили кроликов, диких и домашних, подвешивая их за задние ноги, с клочками меха, прилипшими к ляжкам, оставленными специально, чтобы покупатель был уверен, что это не кошка.

Возможно, большинство венецианцев из лавок на Риальто по-прежнему покупают специи в бакалейном магазине Маскари. Унция гвоздики, пригоршня ямайского перца горошком, мускатный орех величиной с абрикос, длинноногие палочки корицы, кора с приторным запахом, черный каштановый мед из Фриули, разные сорта чая и кофе, шоколад, фрукты, засахаренные или в ликерной карамели… Мне физически хотелось достать бумажки и монеты из маленького черного кошелька, висевшего у меня на груди, и вложить деньги в грубые тяжелые руки продавца. Это был другой вид голода, более страшный, чем тот, что мучил меня, когда не было денег. Я хотела всего, но приходилось обуздывать разыгравшийся аппетит. Я купила персики, красные от спелости, маленькие букетики испещренного красно-коричневыми прожилками белого салата-латука, дыню, чей совершенный мускусный вкус меняется в зависимости от района, где она выросла.

Продавцами работали в основном женщины, домашние хозяйки разного возраста и физических пропорций, но с универсальными голосами, высота их тона приближалась к воплю. Они толкали на меня рыночные тележки, быстро и успешно убеждая остановиться именно на их товаре. В сторонке сидели несколько стариков, занятых — среди изобилия других товаров — спокойной торговлей зеленью руколы, одуванчиков и другими букетами дикорастущих трав, связанных бумажными нитками. Фермеры — мелочные торговцы, невежественные, слащавые, вечный объект для насмешек. Они шоумены, отпускающие колкости на диалекте, и это был новый для меня язык, который предстояло изучить. «Ciapa sti pomi, che xe così tei». Что он сказал? Он предложил мне ломтик яблока? «Tasta, tasta bea mora; i costa solo che do schei. Попробуйте, попробуйте, красивая черноволосая леди, это стоит так дешево».

Не много времени прошло, а мы уже стали обмениваться улыбками, я могла попросить принести мне немного мяты или майорана на следующий день, сохранить для меня кварту черной смородины. Я познакомилась с Микеле, кудрявым, часто краснеющим блондином, обвешанным толстыми золотыми цепями; с Лучано, дизайнером прилавка в стиле Караваджо; и с рыжеватой дамой с длинными острыми ногтями, в зеленой шерстяной шапке, которую она носила летом и зимой. Это избранное общество давало ежедневные представления. Кто-то протягивал шелковый гороховый стручок или жирный плод пурпурного инжира, из которого капает медовый сок сквозь кожицу, лопнувшую от жары; кто-то раскалывал маленький круглый арбуз-ангурию и предлагал ломтик ледяной красной мякоти на кончике ножа. В глубине сцены продавец разрезал бледно-зеленую кожицу мускусной дыни-канталупы, протягивая ее лососево-розовый край — дыни покоились в коричневой колыбели бумажной сумки. Еще один кричал: «Мякоть этого персика бела, как твоя кожа».

Однажды утром, ожидая двух телячьих щек у мясника, я услышала, как женщина спрашивает:

— Puoi darmi un orecchio? Можете дать мне ухо?

Как мило, подумала я. Она готова обсуждать со своим мясником заказ. Возможно, она хотела получить обрезки для котов или добыть жирного каплуна на субботу. Себастьяно спустился с подмостков, исчез в святая святых холодильной камеры и вернулся, держа высоко в руке большую розовую оборку полупрозрачного мяса.

— Questo può andar bene, signora? Годится ли это, синьора?

Она одобрила, довольно поджав губы и полузакрыв глаза. Продано. Одно свиное ухо.

— Per insaporire i fagioli. Для запаха в горох, — ни к кому особенно не обращаясь, произнесла покупательница.

Возможно, меня так тянуло на любимый рынок из-за «яичной леди», которая всегда устраивалась за прилавком в зависимости от того, с какой стороны дул ветер, и я сообразила, что она защищает своих кур. Это было пленительное действо. Каждое утро с фермы на острове Сант-Эразмо она привозила пять или шесть взрослых кур в бумажном мешке из-под муки. Однажды на рынке она удобно устроила сумку с квохчущими курами под прилавком, наклонилась и запела на диалекте: «Dai, dai me putei, faseme dei bei vovi. Идите ко мне, мои маленькие детки, несите мне чудесные яйца». Каждый раз она открывала сумку, чтобы быстро проверить, все ли в порядке. На ее прилавке лежала пачка старых газет, аккуратно разорванных на квадраты, и тростниковая корзина с высокой ручкой в форме арки, в которую она бережно помещала каждое новое яйцо, напоминая мадонну Беллини. В утро, когда она приносила две, даже три сумки с курами, корзина почти всегда была полна. В другие дни у нее только несколько яиц. Покупателю она обертывала каждое яйцо газетой, закручивая оба конца так, что яйца выглядели как конфеты, похожие на детские призы на сельском празднике. Если кто-либо хотел купить шесть яиц, ему приходилось ждать, пока она оформит шесть призов. Когда старая тростниковая корзина пустела, а покупатель уходил, старушка просила потерпеть, подождать минутку, пока она нагнется к своей стае, одобрительно что-то шепча. Потом, вспотев, с триумфом акушерки она демонстрировала теплое, с кремовой скорлупой, сокровище.