Дневник грабителя - Дэнни Кинг

Сержант захлопывает окошко и возвращается к своим кроссвордам. Ублюдок. Для чего придуманы эти правила об обуви, я, убей, не пойму. Может, чертовы кретины боятся, что я задумаю обойти правосудие и повешусь на шнурках? Чушь собачья. Я никогда ничего подобного не сделаю. Во-первых, потому что я большая скотина и себе, любимому, ни за что не причиню вред, во-вторых, потому что у меня туфли без шнурков.

Я задумываюсь над этим вопросом. Интересно, если бы я был индийцем, забрали бы они у меня тюрбан? Нет, конечно, не забрали бы. Не посмели бы. Позволили бы мне его оставить из чувства уважения к моему вероисповеданию. А с помощью этой фигни я с большей легкостью покончил бы с собой, так ведь? Выходит, кругом царит расовая дискриминация, по-другому это безобразие не назовешь.

Я опять звоню.

Сержант Атуэлл вновь подходит к окошку.

— Что на этот раз?

— Вот если бы, предположим, я был индийцем, вы ведь не забрали бы у меня тюрбан, верно? — спрашиваю я.

— Тюрбан не забрали бы, а обувь не оставили бы ни при каких обстоятельствах, будь ты хоть сам чертов Махатма Ганди. Я не верну тебе туфли, и точка.

Сержант уходит.

Вообще-то я и не должен был находиться сейчас в этой проклятой каморке, ведь я согласился приехать в отделение по доброй воле. Все дело в том, что сегодня утром ко мне домой заявился Соболь и стал расспрашивать о деле, которое мы с Олли провернули вчера вечером. На его обычное запугивание: «Мы можем побеседовать либо здесь, либо в отделении», я согласился отправиться в отделение.

Меня такими трюками не возьмешь. Мне абсолютно все равно, где отвечать на их тупые вопросы, я в любом случае не намереваюсь поднимать лапки кверху и в чем бы то ни было сознаваться.

А что, в конце концов, такого страшного в поездке в отделение? Лучше я пару часиков посижу в холодной камере, чем выдам какую-нибудь информацию. Ничего со мной здесь не сделается. В «Билле» злодеи постоянно обделываются, когда им грозят прогулкой в отделение полиции. Они ломаются обычно в тот момент, когда Тош Лайнс произносит слова «Что ж, тогда вам придется отправиться в камеру. Посидите там до тех пор, пока не почувствуете, что готовы разговаривать». По прошествии двух минут заточения эти болваны уже колотят в дверь, мечтая побыстрее сдать братьев Джексонов из «Джэсмин Аллен Истейт». Только в реальной жизни все совсем не так.

На самом деле, если твоя вина ничем не подтверждена, копы имеют право продержать тебя в камере максимум двадцать четыре часа. Для более длительного заключения требуется специальный ордер, но подобное происходит крайне редко. К тому же я твердо знаю, что если меня держат в камере долго, значит, доказательств моей вины у них нет. В противном случае на опрос моих родственников и друзей и попытки выудить из них какие-нибудь сведения они не тратили бы столько времени. Если бы за полгода спокойного грабительства я был бы вынужден регулярно отсиживать в камере сутки, я с удовольствием это делал бы. Хоть на голове простаивал бы все двадцать четыре часа.

Как только меня сажают в камеру, тут же посылают за моим адвокатом, Чарли Тейлором, известным мастером вытягивать своих клиентов из разных передряг. Чарли пользуется уважением. Первое, что он просит тебя сделать, когда приезжает, так это заполнить несколько форм о предоставлении юридической помощи. Это правило распространяется у него на всех: что на сидящих в камере, что на крутышек, приезжающих к нему в офис на «порше» и в костюмчиках от Армани.

Под словами «просит заполнить несколько форм» я имел в виду, естественно, «просит заверить заполненные им самим формы своей подписью». Работая со мной, в строках «сбережения», «доход» и «заработная плата» Чарли постоянно вынужден писать «нет». Когда мы встретились впервые и я прочел бумаги, которые он с моих слов заполнил, то пришел в полное недоумение. Согласно этим формам получалось, что у меня и гроша за душой нет, что по социальному статусу я приравниваюсь чуть ли не к беженцу и что пользоваться услугами адвоката просто не в состоянии. Но Чарли сказал ни о чем не волноваться, просто поставить подпись внизу. Я так и сделал. В общем-то за право получать его помощь бесплатно я и беженцем согласен считаться.

Я опять звоню.

— Чего еще?

— А ужин мне когда-нибудь принесут? — спрашиваю я.

— Ты сидишь здесь всего лишь час, — отвечает Атуэлл.

— Ну и что? Какое это имеет отношение ко времени ужина? По-моему, во внимание должны принимать не то, как долго я нахожусь в этой чертовой камере, а то, давно ли я ел в последний раз. Я ужинаю как раз в это время суток.

— Сейчас всего лишь три дня!

Сержант многозначительно смотрит на свои часы. С каким удовольствием я стянул бы их у него!

— У меня особый график работы, — говорю я.

— Если ты еще хоть раз нажмешь кнопку звонка, тогда мы с ребятами придем и испробуем на твоей башке свои новые дубинки. Понял?

Окошко захлопывается.

— Ты очень любезен! — ору я ему вслед.

Кто-то из камеры напротив поддерживает меня, выкрикивая «жирная свинья». Я тоже, когда увидел этого сержанта, сразу вспомнил о хорошо зажаренных котлетах из свинины.

Я опускаюсь на топчан и некоторое время грызу ногти. Мне становится интересно, достану ли я зубами до ногтей на ногах, и я пробую это проделать. Не выходит.

Следующий час, а может, полтора я рассматриваю надписи на стенах. Здесь представлен типичный набор: ругательства, чьи-то клички, обращения к Соболю, высказывания о том, чем он занимается с матерью, и даже стихотворение:

Ребята Соболя взбираются на холм,

Лихих придурков рота.

На десятерых один с умом,

А девять — идиоты.

Пэм Айерс остался бы доволен. Рядом со стихотворением рисунок: пара копов мочатся на голову Соболю, у рта которого пузырь для реплик, как у персонажей карикатур и комиксов. Но в пузыре ничего не написано. По всей видимости, художник так долго пытался придумать, какие слова вложить в уста Соболю, что не успел вписать ничего.

Я снимаю ремень, пряжкой выцарапываю в пузыре «КРАСОТА» и подписываюсь ниже «БЕКС».

Неожиданно раскрывается окошко, в нем мелькает морда Атуэлла, дверь отворяется, и в камеру входит Соболь.

— Мистер Хейнс! А я тут как раз читаю про вас.

Соболь оглядывает стены камеры и корчит недовольную рожу.

— Поднимайся. Приехал твой адвокат, — говорит он тоном человека, знающего свое дело. — А, черт… — Его взгляд падает на рисунок. — Ты намалевал?

— Уже давно. — Я смотрю на струйки мочи на нарисованной физии Соболя. — А что?

Соболь намеревается схватить меня за грудки и высказать все, что он обо мне думает, когда в разговор вмешивается Атуэлл.

— Этот рисунок нарисовали до его здесь появления.

— А это что такое? — шипит Соболь, указывая на выцарапанное мною слово «БЕКС».